датского конунга? Если только это не задумано самим Хаконом…
— А все-таки… — опять начал Черный и не договорил. Потрясая оружием, на горбы валунов выскочили люди. Много, очень много людей. Они выползали из скальных трещин, черными точками усеивали дальние склоны, бежали вровень с кораблями ярла и что-то кричали.
Один высокий тучный мужик с темными волосами и красным щитом скакал совсем близко. Задыхаясь от воплей, он перепрыгивал через камни и почти не отставал от «Акулы».
— Эй-хо! — рявкнул я на гребцов. Те налегли на весла. «Акула» обогнала тучного норвежца. Его рука взлетела вверх, в ней сверкнуло лезвие топора…
— Берегись! — вскрикнул Трор, а Льот отбросил весло, выхватил стрелу и прицелился. Я вышиб лук из его рук:
— Послушай, что они кричат!
Льот вслушался, облегченно вздохнул и опять взялся за весло.
— Хакон! Хакон! Хакон! — неслось с берега. Норвежцы приветствовали своего вернувшегося ярла.
На миг остановившиеся драккары вновь заскользили! вперед. Хакон помахивал рукой, однако щита не опускал. Не верил… Теперь мне стали понятны его намерения. Еще в Дании я слышал, будто он тайно послал гонцов в Норвегию, но не ожидал, что на клич опального ярла соберется такое огромное войско. Сюда явились все недовольные сыновьями Гуннхильд. А их было много — бондов довели скупость Серой Шкуры и неурожайные годы. Доверенные гонцы Хакона уже разнесли по всем фьолькам историю о том, как мудрый ярл заманил Серую Шкуру в западню и избавил норвежцев от неугодного богам конунга. Хакон прекрасно знал, что за рать стоит в Тунсберге, но не желал открывать глаза Синезубому. Датчанин мог рассердиться и заподозрить обман, а в море он был опасен. Иное дело в узком, фьорде, среди преданных ярлу норвежцев… Тут у Хакона было преимущество и в людях, и в припасах. Теперь Синезубому придется мириться с любой прихотью хитрого ярла.
После Тунсберга Хакон уже не вышел в море, а отправился на север сушей. Теперь у него было собственное войско, и он не нуждался в поддержке конунга данов.
— Пойдешь со мной? — спросил он. Я отрицательно помотал головой и покосился на скорчившуюся на корме темноволосую рабыню — бесполезный подарок отважного Бьерна. От страха девка потеряла голос: только скулила да пыталась забиться под скамью. От такой ни толку, ни прибытку…
— Не люблю сушу, — ответил я ярлу. — А вот девку эту возьми…
— Неладно подарок передаривать, — хмыкнул он.
— А я не передариваю, я на время даю!
Хакон обрадовался:
— Верно! А зимой я буду в Нидаросе, так приходи. Заодно и девку заберешь…
— Там будет видно, — усмехнулся я. На том мы расстались…
Синезубый сам явился на «Акулу» за новостями. Ему очень не понравилось, что Хакон собрал собственное войско. Конунг данов надеялся посадить ярла в небольшом фьольке и брать с него дань, а выходило, что, не спрашивая совета и указа доброго друга-датчанина, Хакон подмял под себя почти всю Норвегию.
— Я отдам в его власть семь фьольков, — хмуря брови признал конунг данов. — А Гренландцу отдам Вингуль-мерк, Вестфольд и Агдир[63].
Я пожал плечами. Харальду не оставалось ничего другого. Гренландец был племянником Серой Шкуры и имел на Норвегию куда больше прав, чем Хакон, однако ни он, ни конунг данов не отважились ввязываться в ссору с могущественным ярлом. Гренландец удовольствовался саном конунга, отданными ему землями и пошел в Агдир. Мой хирд провожал его. Нового конунга в Агдире встречали совсем иначе, чем ярла в Тунсберге. Бонды дивились его молодости и уступчивому нраву, а между собой именовали наивным мальчишкой.
Мы оставались в Агдире все лето, а осенью я вспомнил о приглашении Хакона и честно сказал хирду, что не желаю идти домой. Что меня там ожидало? Красивая, но уже давно забытая жена да ленивые братья… Разве можно сравнить эту тихую, скучную жизнь с той, что бурлила возле Хакона?! По слухам, ярл уже добрался до своего Трандхейма и собирался остаться на зиму в самой большой усадьбе этого фьолька — Нидаросе.
— А я бы хотел побывать дома, — неуверенно возразил Трор, но, услышав о том, какое сытное и вольное житье ожидает нас в Нидаросе, притих и кивнул: — Вообще-то можно и там зимовать… Я не против.
А спустя десять дней мы были уже в Нидаросе. Хакон обрадовался нашему приходу. Сияя улыбкой, ярл встретил меня на берегу и повел в свою избу.
— Девку твою не обижали. Сам следил, — довольно похлопывая меня по плечу, заявил он по дороге. Я не понял. О какой девке говорил ярл? Об Ингрид? Но что моей жене делать в Норвегии?!
— Она сперва молчала будто рыба и по углам жалась, — продолжал Хакон. — А потом я ее отдал в работу к Ральфу, сыну Скуди. Он рачительный хозяин и достойный человек — сохранил твое добро… Да сам погляди…
Я проследил за рукой ярла.
Возле скотного загона спиной ко мне стояла невысокая , худая девка. Она старательно трясла над свиными кормушками большое корыто с желудями и корой. Тонкая кора прилипала к днищу и не высыпалась, но упрямая рабыня не оставляла своих попыток. Почувствовав мой Пристальный взгляд, она обернулась, ощупала меня пытливыми темными глазами и побледнела. Теперь я узнал подарок Бьерна и поморщился:
— Выжила…
Рабыня была мне совсем ни к чему. Она пригодилась бы матери или братьям, но не мне…
— Ты не спеши ее продавать, — посоветовал Хакон. — Я и сам вижу, что ни в постель, ни в работе она негодна, но зачем-то же она понадобилась Бьерну? Он ее издалека вез, берег… Глядишь, на что-нибудь да сгодится. Поглядим. Зима-то длинная…
Я вздохнул. Что ж, может, и впрямь подождать до лета, а там продать эту тощую какому-нибудь бонду. Хотя бы тому же Ральфу…
Словно услышав мои мысли, рабыня опустила корыто, сложила руки у груди, а потом медленно поднесла их ко лбу и поклонилась.
— Признала! — расхохотался Хакон и потянул меня к низкой, изрезанной рунами двери. Внутри мой хирд ждали старые друзья, накрытые столы и мягкие ложа. На пиру Хакон вспоминал сыновей Гуннхильд и смеялся.
— Мать Конунгов пыталась собрать войско, — рассказывал он. — Но на ее зов явились лишь старые бонды да нерадивые пастухи. Тогда она очень испугалась и уговорила сыновей сбежать морем на запад.
— Куда?
— На Оркнейские острова. Должно быть, к сыновьям Торфинна Раскалывателя Черепов, — обсасывая косточку молодого ягненка, гордо заявил ярл. — Они туда и раньше бегали.
— Плохо, — сказал я. — Лучше было бы их убить. Ярл небрежно махнул рукой:
— Еще успею…
Но я видел, что его весьма заботят сыновья Гуннхильд. После смерти Серой Шкуры их осталось всего двое — Рангфред и Гудред, но и они грозили ярлу крупными неприятностями.
Однако в эту зиму все складывалось как нельзя лучше — рыбаки говорили, будто никогда еще не ловили так много сельди, а ранние всходы посевов обещали богатый и обильный урожай. Лишь весной с юга страны пришли дурные вести. Их доставил бонд из Мера. Когда парня принесли к Хакону, одежда на нем висела грязными клочьями, ноги кровоточили, а где-то в .животе хлюпала скопившаяся кровь. Он был ранен в пах.
— Рангфред-конунг… Разоряет… Южный Мер… — прошептал он перед смертью. Хакон помрачнел. Он не ожидал сыновей Гуннхильд так скоро.
Мне же порядком надоело сидеть без дела на берегу.
— Я пойду с тобой, — заявил я Хакону. Он кивнул:
— Я щедро поделюсь и добычей, и славой, — и велел послать по стране ратную стрелу.
