Тот подхватил мои руки и короткой петлей затянул узел на запястьях. В толпе засвистели. Всадники развернули лошадей. Веревка швырнула меня лицом на землю и поволокла за ними. «Хоть бы камень какой по пути», —задыхаясь от набивающегося в рот снега, успела подумать я. А потом уже не могла думать. Мир завертелся и холодными комьями залепил глаза и уши…
Очнулась я ночью. Небо сияло звездными дырами, а лунный свет тревожными бликами прыгал по сугробам вдоль стены. Чуть поодаль на утоптанном копытами снегу виднелись глубокие борозды.
"Как только жива осталась? — мелькнуло в голове. —
Эвон как мотали…"
Закусив губу, я встала и пошатываясь побрела к дверям. Измученное тело требовало тепла и покоя. Что-то зазвенело. Мой взгляд отыскал источник звука. Звон издавали звенья крепкой железной цепи. Один ее конец крепился к железному ободу на моей ноге, а другой тонул в сугробах. Ничего… Лишь бы согреться…
Обеими руками опираясь на покатую стену, я кое-как доковыляла до входа. Цепь натянулась. Зацепилась, что ли? Я дернула ногой. Бесполезно. Я вернулась и, упав возле закрепляющего цепь кола, всхлипнула. Звеньям ничего не мешало! Подлая Лисица нарочно приковала меня близ входа, но так, чтобы я не смогла войти!
«Может, хоть немного поддастся высунувшееся из земляной стены кольцо? — подумалось вдруг. — Ну- ка!» Оно не шевельнулось. Должно быть, железный прут протыкал стену жилища насквозь. На него надели цепь, потом загнули и заклепали… Все просто. Теперь не всякий кузнец расклепает…
Едва сдерживая слезы, я села на землю и тихонько завыла. Что же теперь делать? Лучше уж умереть, чем сидеть и ждать, когда мары превратят меня в жуткое, звероподобное существо! Они ведь и не подумают освободить меня. А Хаки… Кто знает, когда вернется этот берсерк? Может, никогда. Грозился же…
Взвыв, я вскочила и отчаянно задергала кольцо в разные стороны. Оно не поддавалось. Всю ночь я безуспешно выла, расшатывала кол и царапала стены, а утром поняла, что надеяться больше не на что, легла, свернулась клубком и стала ждать смерти. Глаза закрылись сами…
Меня разбудил ехидный голос Хорька. Толстяк стоял на безопасном расстоянии и лаял. Окружавшие его мальчишки хохотали и указывали за мою спину. Я оглянулась. У самой стены возвышался наспех сложенный из веток и соломы хлипкий, больше похожий на звериное логово шалаш. Возле него дымилась собачья миска с каким-то варевом, а поодаль валялась охапка старого сена и драные тряпки.
— Словенская сука! —потешался Хорек. — Жрать хочешь?! Так лакай!
Он думал, что насмешки останутся безнаказанными. Дурак! Я покорно проковыляла к миске и пригнулась к ней лицом. Управляющий вытянул шею. Горячее варево взлетело в воздух и длинной дымящейся цепочкой обрушилось на его голову. Хорек взвизгнул и принялся отряхиваться, а мальчики, пища от восторга, кинулись прочь.
К ночи я пожалела о своей гордости. Мороз стал еще сильнее, а живот сводило от голода. То проваливаясь в похожий на беспамятство сон, то просыпаясь от рези внутри, я зарылась в сено и завалилась ветками, а утром смирила гордость и, на радость Хорьку и другим зевакам, прилюдно выхлебала из миски собачьи помои. Теплая еда придала сил и решимости. Чтобы убить Хаки, нужно было выжить. А значит, следовало позаботиться о жилье. Сцепив зубы и стараясь не замечать боли, я принялась раскапывать снег. Он оказался совсем неглубоким, и вскоре под ним показались земля и укрывающие стену дома мелкие камни. Поскуливая от боли в ободранных пальцах, я выковыривала их и укладывала изогнутым рядом. Заинтересованные урмане столпились неподалеку и молчаливо наблюдали за моим странным, на их взгляд, занятием. К полудню кто-то позвал Свейнхильд.
Лисица явилась не сразу и на меня даже не взглянула.
Сначала она разогнала бездельничающих рабов, потом прикрикнула на Хорька и лишь затем двинулась ко мне. Только теперь я заметила, что она и впрямь походила на лису. Рыжая, с узким личиком, быстрыми движениями и хитрыми глазами…
— Что ты делаешь? — брезгливо кривя губы, спросила она.
— Дом строю! — огрызнулась я. — Не подыхать же вам на радость!
Свейнхильд тряхнула головой:
— Ты все равно умрешь! После того, что ты сделала с Левеетом, даже рабы не пожалеют тебя.
— А мне и не нужна их жалость. Тебе-то без нее неплохо живется…
Она вскинула голову:
— Я свободна и делаю" что хочу, а ты — жалкая тварь, рабыня!
— Врешь. Ты хочешь расправиться со мной, а не можешь. Страх не позволяет. Страх перед предсказаниями колдуна и гневом Волка. А во мне страха нет. И никогда уже не будет. Так кто же из нас жалкая тварь? — Я стряхнула с пальцев подтаявший снег и потерла их друг о друга. Слабое покалывание пронзило кожу.
— А теперь ступай, — вновь принимаясь за работу, беззлобно посоветовала я Лисице. — Дел-то небось и без меня невпроворот.
Она передернула плечами и ушла.
До вечера мне удалось выкопать неглубокую земляную нишу и обложить ее камнями. Оставалось навалить на них тряпок и сена, а сверху прикрыться ветками.
Дно ямы уже было покрыто сеном, когда рядом раздался знакомый голос.
— Зачем ты меня ударила? — спросил он.
Я медленно положила ветку и повернулась. Левеет. Неловкий, серьезный и очень печальный…
«Да, дружок, худо, когда тебя предают», — подумала я и ответила:
— Хотела убежать.
— Но я же был твоим другом! — обиженно выкрикнул мальчишка.
— Дурачок. В этом мире ни у кого нет друзей. Есть люди. Ты можешь сделать выбор и приблизить кого-нибудь, но тогда будь готов к боли, потому что однажды они предадут.
Я думала, что Левеет обидится и уйдет, но он остался. Переминаясь с ноги на ногу, он долго молчал, а потом заметил:
— Хаки тоже так говорил…
Хаки! Я совсем забыла о нем! А время идет. День за днем, день за днем… Сегодня я еще могу говорить и думать, а что будет завтра или когда я просижу на цепи год, два, три? Смогу ли тогда вспомнить свое собственное имя?
— Ты что-нибудь слышал о нем? — спросила я. Левеет помотал головой. Я отвернулась и принялась укладывать ветви. Мальчишка не виноват. Просто мне некогда ждать, пока Хаки убьют в каким-нибудь походе. Нужно что-нибудь придумать…
Видя, что я больше не собираюсь разговаривать, Левеет ушел. Вернулся он только через две недели. К тому времени на меня уже перестали обращать внимание — не глазели, как на некую диковинку, и не дразнили. Взамен насмешек пришло глухое, тоскливое одиночество. Не мары превращали меня в зверя, а тоска. Однажды ночью я не выдержала и, подняв лицо к небу, завыла. Тогда-то и появился Левеет. Не замедляя шага, он подошел почти вплотную. Я уже отвыкла видеть кого-либо так близко, поэтому засмеялась:
— Тебя разбудил мой вой? Но зверю положено выть…
— Я принес тебе еду и огонь, — укладывая возле моих ног небольшой сверток, сказал он. Его голубые глаза смотрели сурово и строго, будто у взрослого, много повидавшего мужчины.
— Не боишься? Свейнхильд не похвалит тебя за это. Да и мало что придет мне в голову…
Я ожидала детского — «Ты мой друг», но услышала иное:
— Помнишь, ты говорила мне о выборе? Я сделал выбор. Возьми. Хоть немного согреешься. — Он вложил в мою ладонь тяжелую рукоять горящего факела. Его смоляная обмотка протестующе зашипела. Когда-то так же шипели в огне доски моего родного печища. Память подсказала мне, как добыть свободу.
— Ступай, — сказала я Левеету. — И послушай совета — не вини себя.
Он не понял, но расспрашивать не стал. Я проводила взглядом его невысокую фигурку и принялась за работу. В дело пошло все — ветви, сено, древесная кора и старое тряпье. В самую середину собранного
