замечает. Даже те, что ночами под ее окнами прохаживались, хоть и завидовали ярлу, а признавали – ладная получилась пара, глянешь, и залюбуешься.
Медведь уже напился изрядно – у Новоградского Князя не только медовуха была, подавали и вина, с терпким запахом и дурящим вкусом. Лис, увидев осоловелую рожу брата, вспомнил о Бегуне, завопил:
– Повесели людей, певун, потешь сердце песней! Дружинники притихли. Бегуна все знали, любили его за чистый голос и незлобивый нрав. Он и сейчас выкручиваться да цену себе набивать не стал, спросил только:
– Веселую спеть иль печальную?
Рюрик поднялся, огладил ладонью густые усы:
– Веселую. Радость у нас, не печаль!
Бегун согласно кивнул, задумался, припоминая такую песню, чтобы всем по вкусу пришлась. Константин встал из-за Княжьего стола, подошел к нему:
– Шутейное что-нибудь… Чтоб посмеяться заставила…
Бегун опять кивнул, вытянул из-за пояса тонкую свирель, завел веселую плясовую мелодию, а потом оборвался вдруг на самой высокой ноте и продолжил песню уже голосом. Он не просто пел, а приплясывал да показывал, о чем поет, отчего казалась песенка вдвое потешней:
Уже изрядно захмелевшие вой поначалу не поняли смысла песни, Рюрик уразумел первым, расхохотался, заглушая возобновившееся пение свирели. Следом, багровея, зашелся смехом Эрик, а потом уж и остальные сообразили – покатилось веселье волной до самого двора, где голоса Бегуна и слышно не было. Я знала – такие песенки, когда к месту спеты, надолго людям запомнятся, будут вспоминать от словечка до словечка, передавать детям своим. Бегуну закричали:
– Еще спой, еще!
Он, улыбаясь, кивал, а сам косился на Рюрика – может, угадает по какому-нибудь знаку, что желает услышать светлый Князь. И угадал-таки, взбодрился, запел длинную красивую песню о быстром соколе, от чьего острого клюва ни одна добыча не ускользнет. И ведь хитер оказался, вставил в старинную песню слова о соколенке, в отцовском гнезде подрастающем! Рюрику песня глянулась – послал холопа поднести певцу ковш с вином, улыбнулся ободряюще. Кто в силах остановить почуявшего славу певуна? Верно, лишь Морена, да и та не прервет, дослушает – даже она песню ценит, вьюжными зимними вечерами без нее не обходится. Правда, песни у нее все тягучие да тоскливые, как те, что в моей душе стонали… Вновь вспомнился Славен, и душно вдруг стало в просторной горнице, захотелось на волю, к тихой реченьке, что унесла моего милого…
На берегу никого не было, как-никак осень уж надвинулась. Пришлые ладьи ушли давно, а те расшивы, что остались, всю зиму, видать, здесь простоят. В ночном воздухе носились осенние запахи, напоминали ту страшную осень, когда вынырнула, невесть откуда, урманская ладья, подхватила моего сердечного друга и унесла на погибель. И до того я замечталась, что показалось, слышу плеск лодейных весел, негромкие выкрики урман. Головой помотала и замерла остолбенело – выходила из-за поросшего кустарником берега узкая хищная морда ладьи… Той самой! Не могла я ошибиться – сколько раз во сне ее видела, намертво запомнила звериный лик! Окромя меня оказались на берегу зоркие мальчишки, побежали с громкими воплями на Княжий двор. Кто бы ни были чужеземцы, в столь позднее время пришедшие к Новограду, а в такой день Рюрик их без угощения не отпустит…
Народ толпой вывалил со двора смотреть на странных урман, да и я, вместе со всеми, к берегу поближе подошла, вытянула с надеждой шею и чуть не заплакала от обиды – не было на ладье рабов, сидели на веслах сами викинги. По всему видать, побывали они во многих переделках – на собравшихся людей даже внимания не обращали. Пристали молча, к берегу закрепили тугими веревками ладью, а сходить на берег не спешили, порядки знали, ждали Княжьего слова. И люди на берегу тоже ждали, ощупывали глазами пришлых, оценивали, во сколько обойдутся Князю новые дружинники, – все знают, коли пришли на зиму глядя, значит, зимовать останутся, а то поклонятся Рюрику, мол, прими под крепкое крыло, ясный сокол. Он примет – хорошие вой на вес золота, а эти, судя по всему, не просто хороши…
Рюрик подошел в окружении нарочитой чади, нарядный, довольный, приветливый. Смутился, увидев морду ладьи:
– Знаком мне этот драккар… Где же ваш ярл, вой? Вперед выступил высокий урманин. Сердце у меня вдруг задрожало, забилось, всю в жар бросило, словно прикоснулась горячей рукой к телу Полуденница. Почему захотелось подбежать к тому урманину? И глаза приковались к строгому профилю – не отдерешь… На миг всего показалось в лице его что-то знакомое, но вышла луна, осветила безобразный шрам через всю щеку, пронзила меня леденящим светом – не тот… Словно повторяя мои мысли, Рюрик сказал вслух:
– Я знаю вашего ярла. Это не он!
– Он, – твердо ответил один из державшихся чуть позади вожака урман. Остальные лишь молча склонили головы.
Блестело холодно оружие, плясал лунный свет по воде, серебрил усталые лица. Это каким же упорством обладать надобно, чтоб в одиночку решиться по ревуну месяцу суровое Варяжское море и холодное море Нево одолеть! Смелы, однако, эти пришлые…
Старалась я себя заставить восхищаться ими, а у самой мысли, словно белки, метались в голове, цепляли махонькими коготками: «Славен, Славен, Славен…»
– А ты что скажешь? – обратился Рюрик к пришлому ярлу. Тот равнодушно пожал плечами, ответил, и вновь почудилось мне что-то знакомое в хриплом лающем голосе:
– Мои люди устали. Неужели Князь Хольмгарда откажет в приюте усталым гостям? Или ему важнее узнать, где их прежний ярл? Так на то я смогу ответить, к тому же Ролло сам просил меня об этом.
– Ты дерзок, гость. – Эрик выступил вперед, зацепил чужака быстрым взглядом. Я видела – ему нравится смелость пришлого ярла, но одернуть надменного гостя следовало – чай, не на своей земле.
– Я устал, – коротко ответил тот.
«Славен, Славен, Славен…» – раздирали сердце острые коготки, не оставляли в покое. Казался знакомым и безобразный профиль пришельца, и чужой его голос, и даже урманское название Новограда он произнес как-то знакомо…
– Что с тобой? – участливо спросил подоспевший поглазеть на находников Лис. – Нехорошо?
– Славен! – выдавила я признание, указывая рукой на пришлого ярла.
– Что ты?! – испугался Лис, бросил удивленный взгляд на ладью и, подхватив меня под руки, повел с пристани прочь. Хорошо, что подхватить догадался – не держали почему-то ноги, подкашивались. И все стоял перед глазами иноземный ярл, слышался его усталый, с хрипотцой, голос. На Княжий двор я не пошла, боялась увидеть его и вновь ошибиться – не смогло бы сердце этого вынести… Лис успел наших обежать, поведать, что худо мне, и они обеспокоенно толкались по избе, косясь на меня испуганными глазами.
Отсидели мы в доме до утра, потому и не видели, как принял Рюрик чужеземца, как, прикусив губу,
