Бух, бух, бух….
Идут. Настигают. Мертвецы…. Земля стонет от их ненависти. Войско Морены гонится за ним, чтоб утянуть в ад. Бежать! Бежать!
Он разогнулся. Какие тяжелые ноги… Почему он не может ими двигать?
– Помогите князю сесть на коня, – долетел повелительный голос.
– Горясер? – вспомнил Святополк. Горясер смог бы остановить преследователей. Он был сродни самой смерти. Мертвецы пали бы перед ним ниц. В нем спасение…
– Горясер!!! – чувствуя, как накатывается волна удушающего страха и поднимает его в седло, завопил Святополк.
– Горясера нет с нами, – сказал кто-то. – Он убит. Люди видели, как он упал весь в крови.
Горясера нет…
Топот настигающих врагов стал слышнее. Он разрастался и рвал голову Святополка на части. Бежать! Мертвецы идут медленно. Они не догонят…
Святополк поднял голову и обвел слуг безумным мутным взглядом.
– Бежать, – приказал он. – Все время бежать… Отныне я буду бежать, пока не умру…[35]
55
В Смоленске мы погрузились на ладьи. Так было быстрее, а посадник торопился. Лед уже сошел, и ожидавшие хорошей награды гребцы без устали работали веслами.
За два дня дошли до Новгорода. На пристани ладьи встречали родичи и слуги Коснятина. Весть о его женитьбе опередила нас. Встречающие тянули шеи и беззастенчиво разглядывали людей на ладьях.
– Гляди-ка, Найдена! – узнал меня кто-то. Уж не Параня ли? Я оглядела толпу, но Парани не увидела.
– Найдена! Неужто она? – зашелестели шепотки.
Я вскинула голову. Что, не ждали? Думали, вечно буду нищей бродяжкой? Нет уж! Теперь привыкайте называть меня госпожой…
– Пойдем. – Посадник протянул мне руку.
Я улыбнулась и шагнула на шаткие мостки. Параня лопнет от зависти, глядя, как я вхожу на двор под руку с посадником. А то кричала: «Нищая, безродная!» Больше не покричит…
Сзади заскрипели канаты. К мосткам подошла вторая ладья. На ней везли бывших воинов и слуг Святополка. Их подарил нам к свадьбе светлый киевский князь Ярослав.
«Тебе не надо на них глядеть. Уж слишком грязны», – еще в Киеве сказал Коснятин. Мог и не говорить. Мне самой не хотелось видеть несчастных, которые совсем недавно ели со мной из одного котла, а нынче стали моими рабами.
К Коснятину подскочил бойкий лупоглазый слуга. Непомерно большая рубаха сползала с его плеча, убранные под ремешок волосы клочьями свисали на пухлые щеки, а за поясом красовался накрученный на рукоятку кожаный хлыст. Кончик хлыста полз по земле. Слугу звали Ануф. Он славился жестоким и трусливым нравом. Посадник держал его за надзирателя над рабами и за палача одновременно.
– Куда этих? – подобострастно просипел Ануф. Я скривила губы. Никогда не любила трусов.
Ануф недобро покосился на меня и, ожидая ответа, вновь уставился на посадника.
– Гони на двор. Там снимешь цепи и, под приглядом надежных стражей, отправишь в амбар.
Я вспомнила амбар Коснятина и усмехнулась. Где-то нынче мой сосед и сотоварищ по жилью, одноглазый нищий? Помнится, мы делили в амбаре и кашу, и надежды…
– А если там ночуют бродяги? – тихо спросил Ануф.
Коснятин передернул плечами:
– Чем тебе помешают бродяги?
Ануф склонился:
– Ничем, мой господин, – и потрусил к ладье с рабами. Кончик его хлыста змейкой заскользил по земле.
Я поглядела на ладью. С нее по мосткам спускались люди в цепях. Грязные, оборванные… Еще недавно свободные…
– Пошли, скоты, пошли! – послышался визгливый крик Ануфа, и звонко щелкнул хлыст. Подталкивая друг друга, пленники заторопились вниз. Ануф подскочил к самым мосткам:
– Шевелись, тварь!
Снова щелкнул кнут. Я отвернулась и подала руку Коснятину:
– Идем?
– Идем, – ответил он.
На пристани что-то плеснуло, закричали люди… Расталкивая народ, туда побежали дружинники. Растрепанный слуга пробился к Коснятину и что-то зашептал ему на ухо.
– Тот, из наемников… Ануфа сбросил в воду, – расслышала я.
