свободу, приговаривались к смертной казни. Однако в то же самое время> может быть несколькими месяцами раньше, совет принцепса, наверняка под давлением Сенеки, отказался одобрить предписание, по которому отпущенник, проявивший неблагодарность к прежнему хозяину, снова возвращался в рабское состояние. Источником аргументации в пользу снисходительности как раз и стали трактаты Сенеки, в первую очередь его идея о том, что рабство есть явление не природного, а социального порядка. Из числа отпущенников, писал Сенека, как и из числа свободнорожденных, вышло огромное множество солдат и государственных чиновников. Эта мысль повторяется и в одном из «Писем к Луцилию»: «Величие души встречается как среди римских всадников, так и среди отпущенииков, и среди рабов. Ведь что такое римский всадник, отпущенник или раб? Это лишь имена, порождение желания казаться либо результат несправедливости». И если кажется, что рабов стало слишком много и они представляют собой угрозу государству, надо лишь поощрять увеличение числа отпущенников и, самое главное, сделать их освобождение необратимым. Доля свободнорожденных становится в римском обществе все меньше, и это неизбежно. В будущем, надеялся Сенека, на смену унаследованному от прошлого несправедливому общественному устройству, возникшему в результате насилия и случайности, постепенно придут отношения дружбы, основанные на благодеяниях, понятых не как безличная политическая акция, но как глубоко личное поведение, принятое среди членов одной семьи.
Именно в этом контексте следует понимать многочисленные речи, произносимые Сенекой в совете принцепса в защиту рабов и отпущенников. Благодеяние и благодарность должны лечь в основу зарождающегося общества, строение которого будет напоминать «пирамиду благотворительности», от самых ничтожных из людей возносящуюся к богам – вселенским благодетелям. Благодеяние есть материальное проявление единения людей как свойства человеческой природы. Таким образом, по своему духу, а частично и по своей форме трактат «О благодеяниях» может быть сопоставим с трактатом «Об обязанностях»: как и Цицерон, Сенека излагает здесь принципы и заповеди социальной этики, но если Цицерон имел в виду общество доживавшей свои последние месяцы аристократической республики, то мысль Сенеки касалась нового общества, начавшего постепенно формироваться в условиях имперского режима. Отношения между людьми больше не могут определяться личными амбициями или корыстью, поэтому обществу необходимо найти новый «двигатель», новую базовую ценность, и Сенека полагал, что этой ценностью должно стать благодеяние, если, разумеется, оно совершается по законам разума. Чувства, которые рождаются в душе человека, сотворившего благое дело, даже если в ответ он получает неблагодарность, способствуют укреплению союза между людьми, помогают достичь согласия, без которого Город обречен на гибель.
Эти идеи, высказанные Сенекой, по всей вероятности, около 62 года, то есть в пору разочарований и отстранения от политической деятельности, обретают в наших глазах значение его завещания как государственного деятеля и служат выражением принципов, которые определили линию его поведения начиная с 54 года.
Дело Свиллия
Проводя политику, основанную на принципах стоицизма – с ее миролюбием по отношению к сопредельным странам, с ее духом либерализма по отношению к собственным гражданам и благородством к обездоленным, – Сенека неизбежно должен был столкнуться с враждебностью со стороны общественного мнения. Эта враждебность нашла свое открытое проявление в 58 году в связи с делом Свиллия. О личности этого человека нам известно немало. Он был одним из многочисленных отпрысков, явившихся на свет в результате одного из бессчетных браков Вистилии, следовательно, по матери приходился сводным братом Корбулону. Судя по всему, поначалу он избрал военную карьеру и, видимо, в этом качестве получил назначение квестором в Германию, отслужив перед этим командиром легиона. Затем (вероятно, в 23 г.) он занимал должность претора, но в 24-м был осужден за участие в заговоре и отправлен в ссылку. Эти события проходили в момент, когда влияние Сеяна достигло своего апогея, а все, кого хоть что-то связывало с семьей Германика, оказались в глазах принцепса на положении подозреваемых. Возможно, одной из жертв этой политики стал и Свиллий. Однако в 45 году (вероятная дата) мы обнаруживаем его занимающим должность консула-суффекта, следовательно, при Клавдии он снова сумел возвыситься. Тацит утверждает, что опала со стороны Тиберия сослужила Свиллию добрую службу при новом правлении, очевидно, имея в виду тот факт, что Калигула пригрел тех, кто пострадал от Сеяна, и приблизил к себе бывших друзей своего отца– Из этого следует, что в ту пору Сенека и Свиллий принадлежали к одной группировке. Ситуация изменилась, когда к власти пришел Клавдий, точнее, когда он женился на Мессалине. Если Сенека связал свою судьбу с Ливиллой и Агриппиной и за свою преданность друзьям поплатился ссылкой, то Свиллий стал союзником Мессалины. Дворцовый переворот, в результате которого к Агриппине вернулось влияние, а Нерон (и Сенека вместе с ним) получил власть, снова задвинул в тень Свиллия. Но старик не сдавался и, судя по всему, сплотил вокруг себя недовольных новым режимом. С особенной яростью он нападал на Сенеку, которого в числе прочих прегрешений обвинял в измене памяти Германика. Более чем вероятно, что вдохновителем этих нападок выступила Агриппина, которую Сенека с помощью Бурра оттеснил от реальной власти и которая всеми средствами пыталась вернуть свое влияние. Действительно,
Агриппина использовала имя Германика (при котором, как с гордостью подчеркивал Свиллий, он служил квестором), чтобы шантажировать Нерона, что в конечном счете и привело ее к гибели. С другой стороны, Свиллий обвинял Сенеку во враждебности по отношению к «друзьям Клавдия», поддерживая тем самым Агриппину, недовольную отменой постановлений последнего. Противостояние Свиллия и Сенеки носило не личный, но принципиальный характер и свидетельствовало об открытой борьбе, которую вели между собой два политических деятеля.
Какая бы картина ни складывалась у нас на основании изложения Тацита, невозможно отрицать, что внутри сената существовала партия, хранившая верность памяти покойного императора. Отнюдь не все сенаторы выступали сторонниками двоевластия, и ряд из них не имел ничего против того, чтобы правление осуществлялось непосредственно императорским домом. Дело Свиллия убедительно показывает, что Сенека включился в этот спор, имея в качестве противника не только уцелевших защитников предыдущего режима, но и саму Агриппину. Выступая инициатором обвинительного процесса против Свиллия, он, вне всякого сомнения, стремился не столько отомстить старику за его злопыхательство, сколько ослабить позиции сторонников режима, установленного Клавдием, и напомнить остальным о том могуществе, которым до прихода к власти Нерона пользовались в Риме клеветники, ставшие настоящим бедствием судебной системы. Когда же Свиллий сделал неосторожную, хотя и не лишенную смысла попытку заслониться авторитетом Клавдия, заявив, что действовал по приказам последнего, в спор вступил Нерон, сообщивший, что в дворцовых архивах имеются доказательства, опровергающие слова Свиллия. Таким образом, личность принцепса оказалась выведенной за пределы полемики, а принцип императорской власти остался в неприкосновенности. Император выступил в роли судии, сумевшего подняться над обеими спорящими сторонами. Он мог стать жертвой обмана, мог обмануться сам, но быть терпимым к преступной деятельности не мог.
В этом плане процесс Свиллия предстает перед нами как событие, как политический поступок, значение которого до сих пор недооценено. Суть дела заключалась не в том, что глава правительства воспользовался своей властью, чтобы заткнуть рот оппозиционеру, а в том, что он выступил с осуждением авторитарного режима и в то же самое время с защитой одного из главных принципов императорского правления, состоящего в безличностной ответственности принцепса.
Подобное толкование событий подтверждается и их хронологией, во всяком случае в том виде, в каком мы ею располагаем. Дело Свиллия лишь ненамного предшествовало спору, затеянному Тразеей, недовольным тем, что сенату приходится заниматься решением слишком мелких вопросов, а также
