Сенека

время восстания Гальбы, Нерон вообще поначалу отмахнулся от неприятного сообщения, а потом долго не мог собраться с духом, чтобы перейти к активным действиям. Так и с Сенекой: он явно тянул время, в первую очередь заботясь о том, чтобы внешне все выглядело мирно. Такое поведение, конечно, выдавало его слабость, но в данном конкретном случае оно оказалось политически мудрым.

Отставка

Вопреки пожеланиям Нерона, Сенека продолжал настаивать на отставке и в конце концов порвал с «привычками поры своего могущества». Большую часть времени он проводил теперь в тиши дома, «под предлогом дурного самочувствия и необходимости ученых занятий». У нас, однако, имеется немало данных, позволяющих судить о том, чем он в тот период занимался. Главный их источник – свидетельства самого философа, почерпнутые из «Писем к Луцилию» и предисловий к отдельным книгам «Вопросов естественной истории». В них мы находим зримое подтверждение приведенным выше словам Тацита, но главное – благодаря этим текстам получаем возможность проникнуть в тогдашнее состояние души автора, понять глубинные мотивы его действий и поступков.

Не приходится сомневаться, что никаких изменений к лучшему в состоянии здоровья Сенеки в эту пору не произошло. Мы уже отмечали, что его физическое состояние было вполне сносным, но из собственных его признаний следует, что давалось это ценой ежедневного напряжения воли, и, продолжая вести тот образ жизни, которого требовало исполнение высоких государственных обязанностей, он рисковал окончательно подорвать здоровье. Сенека жил, постоянно ощущая близкое присутствие смерти, и видел в философии средство врачевания не только души, но и тела. Поэтому его стремление более полно использовать «духовное снадобье» в борьбе с болезнями, которые ему угрожали (реально или в его воображении), выглядит вполне естественно. Этим же легко объясняется кажущееся противоречие сложившейся ситуации. Как мог человек, считавший себя больным и, вне всякого сомнения, действительно не отличавшийся крепким здоровьем, на протяжении нескольких лет развивать столь заметную литературную деятельность? Однако оба «предлога», выдвигаемые Сенекой, вопреки недоверчивому тону процитировавшего его Тацита, взаимно не исключают друг друга. Сенека вынужден заботиться о своем здоровье и с помощью медицинских приемов, которые он подбирал для себя сам, упорнее, чем когда бы то ни было, старается продолжать свои «занятия». Их содержание сводилось прежде всего к посещению профессиональных философов, например, Метронакса в Неаполе, Деметрия Киника в Риме и наверняка многих других. Помимо этого Сенека много читал, и в первых «Письмах к Луцилию» мы находим ссылки на прочитанные им книги, в том числе Эпикура, Гекатона Родосского и древних стоиков. По мере того как переписка с другом обретала регулярный характер, а число вопросов, задаваемых Луцилием, росло, и они становились все более конкретными, ширился и углублялся и круг чтения (и перечитывания) Сенеки. Так, он заинтересовался Посидонием и вел с ним полемику. Но в основном Сенека писал. Его литературная плодовитость достигла в эти годы огромного размаха, и это тем более замечательно, что для создания некоторых произведений, в частности «Вопросов естественной истории», требовался обильный фактический материал. И – что еще более важно – сочинения, написанные в этот период, свидетельствуют о безмятежности и независимости духа автора, бесконечно далекого от «угрюмости», в которой он, по бытующему – ошибочному – мнению, якобы пребывал. Сожаления о власти, тоска по прежней работе, удовольствия светской жизни, тревога о будущем – все это здесь напрочь отсутствует. Письма философа лишены малейшего намека на низменные чувства или переживания, и это стало не последней причиной, по которой некоторые критики, не способные подняться до недостижимых для них высот мысли, поспешили объявить их неискренними.

Сенека откровенно радуется своему отдалению от власти, но в то же время понимает и позицию Нерона. Свою линию поведения он определяет однозначно: «(Мудрец) избегает власти, которая несет ему вред, но прежде всего стремится показать, что не хочет власти, ведь безопасность отчасти в том и состоит, чтобы не искать власти, вслух проклиная ее, ибо тот, кто отворачивается, уже осуждает». Сенека ни в коем случае не намерен демонстративно отворачиваться от Нерона – он не забыл, о чем они говорили в 62 году. Он настаивал на одном – на личной свободе, совершенно не заботясь о том, как будет истолкован самый факт его молчания, и, напротив, особо заботясь о том, чтобы избежать ненужной бравады. Проявляемая им «осторожность» продиктована вовсе не страхом. Если бы он боялся, с его стороны было бы куда естественнее остаться на Палатине и продолжать жить полной неожиданностей жизнью царедворца. Нет, эта осторожность проявилась в его отказе от любой демонстрации, любой провокации, которая, вполне возможно, расценивалась им как бессмысленное самоубийство. Именно в это время он написал, что «бежать от смерти столь же позорно, как и искать в ней прибежища».

Презрение к смерти делало его независимым, а осторожное поведение давало необходимую отсрочку. Благодаря тому и другому он мог спокойно размышлять о годах своего могущества. Многие из советов, которые он давал Луцилию, явились в гораздо большей мере плодом этих размышлений, нежели мудростью, почерпнутой из книг: положения учения служили либо иллюстрацией к фактам личного опыта, либо средством подготовки к правильному пониманию этих фактов. Похоже, что более всего Сенеку занимало в это время «очищение» души от всего «слишком человеческого», что накопилось в ней за годы ежедневной практической работы: от все еще слишком сильной, несмотря ни на что, привязанности к благам, даруемым Фортуной, от почти непреодолимой увлеченности решением конкретных задач, которая в конце концов завладевает человеком, захватывает его целиком, лишая независимости.

В своем стремлении к очищению Сенека начал с того, что обратил свой взор к вещам высшего, вселенского порядка, надеясь, что их изучение отвратит его от мыслей о низменном. «Первым делом изгони из мыслей низкое», – писал он Луцилию в одном из предисловий к «Вопросам естественной истории», завершая пространное изложение того, как он понимает главное (praecipuum) в жизни человека. Ознакомление с истинами космического масштаба очищает дух и служит подготовительным этапом к развитию способности более глубокого проникновения в суть вещей. Тот, кто разбирается в вопросах вселенского размаха, сумеет разобраться и в себе, без труда развеяв туман софизмов, опираясь на которые мы ухитряемся в одно и то же время сурово осуждать свои ошибки и оставаться накрепко к ним привязанными. Таким образом, и на пороге отставки Сенека продолжал исповедовать ту же аскезу, под влиянием которой находился, работая над трактатом «О счастливой жизни» – «программном» диалоге, посвященном проблемам внутренней жизни и написанном в годы самой бурной деловой активности. Теперь, когда настала пора размышлений, эта программа, касавшаяся главным образом таких вопросов, как дисциплина души, ее желания и страхи, гармония отношений с другими людьми, оказалась дополнена изучением физики и раскрытием вселенского миропорядка.

Это требование к философскому умозрению, которое прежде всего прочего должно возвыситься до божественного и посредством того отвратить душу от низкого, так же как и мысль о том, что подобное возвышение является первейшим условием истинно духовной жизни, высказанная Сенекой в пору создания «Вопросов естественной истории» и переписки с Луцилием, отнюдь не относилось к числу последних открытий философа. Эти идеи появляются уже в трактате «О краткости жизни», автор которого приглашает Паулина предаться созерцанию «священного и небесного», затем задаться вопросом о природе Бога и божественном предназначении, наконец, размыслить о законах космической механики. Их жанровую принадлежность можно определить как «побуждение к философии», а корни их следует искать у Платона и стоиков. И Цицерон в IV книге «О пределах добра и зла» напоминает, что, предаваясь размышлениям о Вселенной, человек априори проникается пониманием основополагающих ценностей и прежде всего чувством «умеренности», которое помогает ему в каком-то смысле уподобиться Богу. Таким образом, давая Паулину совет оставить службу и посвятить себя в первую очередь изучению высших форм «физики», Сенека не выходит за рамки устоявшейся традиции. Однако 13 лет спустя, когда проблема достижения мудрости встает лично перед ним, он формулирует ее несколько иначе. Для него вопрос заключается не в том, чтобы убедиться: да, созерцание есть подготовка к добродетели. Для него важно другое: совместить