главное в жизни, правда?
— Неужели вы были так одиноки? — терпеливо расспрашивала Рия. — Может, на работе у вас остались друзья?
— Навряд ли их можно назвать друзьями, — покачал головой Стоун. — Это были просто служащие офиса: одному улыбнешься, с другим перебросишься парой слов, а в конце дня рассеянно кивнешь на прощание… Каждый был сам за себя, особо не раскрываясь. Все с головой уходили в работу, чего и требовала от нас администрация. А мне только того и надо было. Я всегда был на людях застенчив и неловок, а работу свою я любил.
Рия остро глянула на него:
— Но должен в вашей жизни быть кто-то… Тот, с кем связаны счастливые минутки! Вспоминайте, Эдриан! Если бы вы захотели прожить какую-то часть жизни заново, какую именно вы бы выбрали?
Стоун долго молчал и смотрел в сторону. Затем лицо его просветлело, и он вдруг улыбнулся, словно помолодев и найдя согласие с самим собой.
— Когда я был мальчиком, у меня был пес по кличке Принц. Здоровенный боксер со страшной мордой и сердцем таким же огромным, как и он сам. Мне было шесть лет, и мы ни на минуту не расставались. Я разговаривал с ним, я рассказывал ему такие вещи, какие больше никому и никогда не сказал бы. Я любил моего пса, и он любил меня.
Стоун смущенно улыбнулся Рии, и она без удивления заметила, что он сделался вполовину моложе себя прежнего — худощавым молодым человеком лет двадцати пяти. Волосы его стали густы, и осанка чуть выпрямилась, но в глазах по-прежнему жила печаль.
— Несомненно, каждый считает свою собаку особенной, но, поверьте, Принц был уникальным. Я научил его всяким штукам, и, когда он был рядом, я был уверен в себе и не чувствовал ни страха, ни одиночества. Он умер в канун моего седьмого дня рождения. Опухоль, рак желудка. По-видимому, боксеры предрасположены к таким заболеваниям, но откуда ж мне тогда было знать.
Стоун, припоминая, нахмурился. Рассказывая, он молодел на глазах и теперь выглядел уже как подросток.
— Как-то раз придя домой из школы, я не нашел Принца. Отец сказал, что отвез пса в лечебницу и там его пришлось усыпить. Незадолго до этого Принц захворал, становился все слабее и худее, но я наивно полагал, что он поправится. Мне ведь было всего шесть лет. Отец объяснил мне, что Принц не выздоровел, что моему псу очень больно и было бы нечестно заставлять его так страдать. Он сказал, что Принц вел себя достойно до самого конца. Ветеринар сделал ему укол сильного снотворного, и Принц закрыл глаза и уснул навсегда. Куда в клинике девали тело, я не знаю. Папа его домой не привозил. Наверное, не хотел меня расстраивать еще больше.
Эдриан Стоун поднял глаза на Рию, губы его дрожали — шестилетний мальчик с глазами, полными слез, которые он был не в силах сдержать.
— Я любил мою собаку, а она — меня. Единственное на свете существо, которое любило меня.
Рия опустилась на корточки перед ним:
— А как выглядел Принц? Какие-то особые отметки у него были?
— Да. У него на лбу было белое пятно — как звездочка. Рия взяла его за плечи и легонько развернула лицом к толпе, которая расступилась, открыв его взору огромную собаку — боксера с белой отметиной на лбу.
— Это он, Эдриан?
— Принц! — Собачьи уши насторожились, и боксер, рванувшись вперед, подлетел к мальчику и запрыгал вокруг, будто щенок-переросток. Эдриан Стоун, шести лет от роду, наконец счастливый, сорвался с места и вместе с собакой скрылся в толпе.
Рия выпрямилась и, покачав головой, чуть заметно улыбнулась. Если б все проблемы решались так просто. Краешком глаза она заметила, что кто-то ей машет рукой. Оглянувшись, она увидела спешащего к ней шерифа Ричарда Эриксона. Толпа перед ним расступалась, открывая широкий проход. Рия тихонечко застонала, гадая, что стряслось на сей раз. В последнее время ей все чаще и чаще казалось, что Ричард отыскивает ее лишь тогда, когда сталкивается с проблемой, которую не в силах разрешить сам, чтобы свалить ее мэру на плечи и тут же о проблеме забыть. Так было не всегда. Прежде они были друзьями и, пожалуй, друзьями оставались и сейчас, если слегка расширить понятие о дружбе. Все эти мысли она согнала с лица и спокойно кивнула Эриксону, когда тот приблизился.
Шериф был высоким широкоплечим мужчиной уже за тридцать, темноволосым и черноглазым. Он был очень хорош собой, и это, вкупе с крупным и сильным телом, придавало его облику некую пугающую таинственность. При том что Рия ни разу в жизни не позволила себя кому-нибудь запугать — будь то Эриксон или кто другой. Она коротко улыбнулась шерифу, и тот невозмутимо кивнул в ответ, будто они только что ненароком встретились.
— Здравствуй, Рия. Ты себе верна — выглядишь прекрасно.
— Спасибо, Ричард. Ты тоже очень похож на себя. Он не улыбнулся. Наоборот, окинул толпы гуляющих сосредоточенным взглядом собственника.
— Народу-то сколько, Рия! Здесь почти весь город.
— Хотелось бы надеяться, — сказала Рия. — Как-никак Карнавал. Изредка мы должны расслабляться телом и давать передышку нервам. Польза от такого вечера гораздо больше, чем десяток сеансов на кушетке психотерапевта. Однако ты не веришь в пользу таких несерьезных мероприятий, не так ли?
— Положение обязывает: кому еще следить за тем, чтобы все прошло спокойно, а потом наводить порядок. Я единственный, кто должен приглядывать за пьяницами, воришками и смутьянами и удерживать чародеев от сведения старых счетов. Черт, да половина народа все еще тяготится бедами и заботами, приведшими их сюда, и волшебство города, спущенное с цепи в такую ночь, — это как масло в огонь. Во время Карнавала опасно ходить с умом нараспашку — никогда не знаешь, кто туда залетит.
Рия пожала плечами:
— Мы уже говорили об этом, Ричард, и будем говорить еще не раз. Мы оба правы, и оба ошибаемся, но таков уж Шэдоуз-Фолл. Однако что бы мы ни говорили или думали, праздники вроде Карнавала необходимы. Они — предохранительный клапан, самый безопасный способ выпустить пар до того, как давление возрастет до опасного предела. Ты чересчур беспокоишься, Ричард. Городу вполне по силам самому о себе позаботиться.
— Может, и так, — сказал Эриксон. — Да только город делает то, что хорошо городу, но не людям, которые в нем живут. Мы с тобой — перегородка между городом и его населением, и это единственное, что делает здешнюю жизнь приемлемой. Люди не приспособлены жить так близко к волшебству — наряду с лучшим в нас оно обнажает и худшее.
Рия задумчиво посмотрела на шерифа:
— Даже не верится, что мы так просто здесь стоим и болтаем. Ты уверен, что не произошло ничего непредвиденного и ты не хочешь переложить очередную заботу на мои плечи?
Эриксон чуть заметно улыбнулся, но глаза его по-прежнему были холодны:
— Все как будто в порядке. Или почти в порядке — как обычно в Шэдоуз-Фолле. Но отчего-то на душе у меня неспокойно и никак не избавиться от нехорошего предчувствия. И, если хочешь, оно усиливается. Ты заметила, как много сегодня вечером паранормалов, даже тех, кого высунуть нос заставить может лишь сила провидения? Сегодня я видел такие физиономии, какие, думал, уже никогда не встречу, причем попадались даже те, о которых я знал лишь понаслышке.
— И чем они занимаются? — нахмурившись, спросила Рия. Она попыталась незаметно оглядеться по сторонам.
— Ничем, — отвечал Эриксон. — Они просто… ждут. Ждут чего-то, что должно случиться. Ожидание аж хрустит в воздухе, когда подходишь к ним поближе. Что-то надвигается на Карнавал, Рия. Что-то нехорошее.
Продолжая хмуриться, Рия вгляделась в толпы гуляющих. С большой неохотой она признала правоту шерифа. Что-то витало в воздухе. Слишком много было беспокойных глаз, и напряженных улыбок, и смеха, звеневшего чересчур громко и чересчур продолжительно. Ничего конкретного, ничего, что можно было бы «потрогать руками», а лишь… ощущение. Рия внезапно вздрогнула, с трудом преодолев растущее побуждение оглянуться: не крадется ли кто-нибудь у нее за спиной. Глубоко вздохнув, она решительно
