— Получил от Джонса письмо с извинениями. Он заявил Конкассеру, что считает подобное обращение с его другом личным оскорблением себе. И пригрозил порвать всякие отношения.
— Какие отношения?
— Бог его знает. Он пригласил меня выпить с ним сегодня вечером. В десять. Я не пойду.
В наступивших сумерках мы едва различали друг друга. Стоило ей заговорить, и я думал: вот сейчас она скажет, что ей пора домой. Луис уехал в Южную Америку с докладом своему министерству иностранных дел, но Анхел был, как всегда, на посту. Я знал, что она пригласила его приятелей к чаю, но чаепитие длится недолго. Смиты ушли — они снова отправились с визитом к министру социального благоденствия. На этот раз он попросил их прийти одних, и миссис Смит захватила с собой французский самоучитель, на случай если понадобится переводить.
Мне послышалось, что стукнула дверь, и я сказал Марте:
— Кажется, Смиты вернулись.
— Ну и пусть, — ответила она, положив мне руку на грудь. — Ох, как я устала.
— Приятно или неприятно устала?
— Неприятно.
— От чего?
В нашем положении это был глупый вопрос, но мне хотелось услышать от нее слова, которые я так часто повторял.
— Устала оттого, что никогда не бываю одна. Устала от людей. Устала от Анхела.
Я изумился:
— От Анхела?
— Сегодня я подарила ему целый ящик новых головоломок. Ему хватит на целую неделю. Как бы я хотела провести эту неделю с тобой.
— Неделю?
— Мало, да? Знаю. Ведь у нас уже не просто связь.
— Да, она стала чем-то другим, пока я был в Нью-Йорке.
— Да.
Откуда-то издалека, со стороны города, донеслись выстрелы.
— Кого-то убивают, — сказал я.
— Разве ты не слышал? — спросила она.
Прозвучали еще два выстрела.
— Ну, насчет этого расстрела?
— Нет. Пьер Малыш не показывался несколько дней. Жозеф исчез. Я отрезан от всех.
— В отместку за нападение на полицейский участок они решили расстрелять на кладбище двух человек из тюрьмы.
— В темноте?
— Для большего устрашения. Они поставили юпитеры и телевизионную камеру. Велено присутствовать всем школьникам. Личный приказ Папы-Дока.
— Тогда тебе лучше подождать, пока публика разойдется, — сказал я.
— Да. Подождем — и все. Наше дело сторона.
— Ты права. Из нас с тобой не вышло бы настоящих бунтовщиков.
— Не думаю, чтобы из Жозефа тоже, при искалеченном бедре.
— Или из Филипо без пулемета. Интересно, положил ли он Бодлера в нагрудный карман, чтобы защититься от пули.
— Тогда не суди и меня слишком строго, — сказала она, — за то, что я немка, а немцы молчали.
Говоря это, она ласкала меня, и во мне снова проснулось желание, поэтому я не стал расспрашивать, что она хотела этим сказать. Ведь Луис, слава богу, в Южной Америке, Анхел занят своими головоломками, а Смиты нас не видят и не слышат. Я чувствовал, что у ее груди вкус млека, а у ее лона — вкус меда; на миг мне показалось, что я вступаю в землю обетованную, но вот пришло удовлетворение и надежда ушла, и Марта заговорила, словно продолжая ту же мысль:
— У французов нет слова, которым они называют уличную борьбу?
— Моя мать, наверно, участвовала в уличной борьбе, если только медаль за Сопротивление ей не подарил какой-нибудь любовник.
— Отец тоже участвовал в уличной борьбе в 1930 году, а потом стал военным преступником. Борьба — вещь опасная, да?
— Да, мы кое-чему научились на их примере.
Пора было одеваться и спускаться вниз. С каждой ступенькой мы приближались к Порт-о-Пренсу. Дверь у Смитов была открыта настежь, и, когда мы прошли мимо, миссис Смит поглядела на нас, мистер Смит сидел, держа в руках шляпу, и она гладила его по затылку. В сущности, они тоже были любовниками.
— Ну вот, — сказал я по дороге к машине, — они нас видели. Испугалась?
— Нет. Обрадовалась, — сказала Марта.
Я вернулся в гостиницу, и миссис Смит окликнула меня со второго этажа. Я ждал, что меня будут обличать в прелюбодеянии, как в старину жителей Сейлема. Не придется ли Марте носить, как блуднице, алое клеймо? [в старину в Америке женщины, уличенные в прелюбодеянии, присуждались к ношению алой нашивки] Почему-то я решил, что раз они вегетарианцы, значит, и пуритане. Однако оказалось, что любовь — не из тех страстей, которые надо изгонять вместе с кислотностью, и что оба они воюют не с любовью, а с ненавистью. Я нехотя поднялся наверх и застал их в той же позе. Миссис Смит сказала мне с непонятным вызовом, словно прочла мои мысли и обиделась:
— Жаль, что я не могла поздороваться с миссис Пинеда.
Я как-то нескладно ответил:
— Она торопилась домой, к своему ребенку.
Миссис Смит даже глазом не моргнула.
— Вот женщина, с которой мне хотелось бы поближе познакомиться, — сказала она.
Почему я вообразил, что она чувствует сострадание только к цветным? Быть может, в тот раз чувство вины заставило меня прочитать в ее глазах осуждение? Или она была из той породы женщин, которые все прощают тем, кого они вылечили? Наверно, листерин очистил меня от грехов. Она сняла руку с затылка мужа и стала гладить его по волосам.
— Еще не поздно, — сказал я. — Она как-нибудь к нам зайдет.
— Завтра мы уезжаем, — сообщила она. — Мистер Смит совсем отчаялся.
— Открыть вегетарианский центр?
— Понять, что здесь происходит.
Он взглянул на меня, и в его старых выцветших глазах стояли слезы. Как нелепо было ему прикидываться политическим деятелем.
— Вы слышали выстрелы? — спросил он.
— Да.
— Мы проехали мимо детей, они шли из школы. Разве я мог себе представить... Когда мы с миссис Смит боролись за гражданские права...
— Нельзя осуждать людей за цвет кожи, голубчик, — сказала она.
— Знаю. Знаю.
— Что было у министра?
— Встреча была очень короткой. Он хотел присутствовать на церемонии.
— На церемонии?
— На кладбище...
— Он знает, что вы уезжаете?
— О да, я принял решение еще до... церемонии. Министр обдумал все это дело и понял, что я не такой уж круглый болван. А значит, я такой же жулик, как он сам. И приехал сюда не для того, чтобы тратить деньги, а для того, чтобы их заработать. Он и объяснил мне, как это сделать, но надо, чтобы в
