Путешествие без карты

девушка, видимо, узнав меня, подошла и попросила: «Передайте, пожалуйста, привет Фуонг», то есть героине моего романа «Тихий американец», девушке — вьетнамке. Так я воочию убедился, что мои книги читают у вас, что они пользуются популярностью, что моих героев воспринимают у вас как реально живущих людей.

К сожалению, я плохо знаком с современной советской литературой. Да и не только я один: на Западе вообще очень невежественны в этом отношении. Причин тому много. Я укажу лишь на одну из них — на изъяны издательской политики. Не знающий русского языка английский издатель, получая в руки произведение советского писателя, как правило, тут же отдает его на рецензирование, чтобы иметь о книге представление. А среди рецензентов нередко попадаются люди, предвзято относящиеся к советской литературе, или, хуже того, так называемые диссиденты. Затуманить голову издателю легко, куда сложнее восполнить пробелы в знании советской литературы у английского читателя. Надеюсь, в скором времени это несправедливое положение изменится.

Когда?то я начинал с журналистики, работал в лондонской «Таймс»… В английских вузах, в отличие от советских, нет факультетов журналистики. Английские журналисты в работе не проявляют особой тщательности в смысле достоверности излагаемых оценок и фактов. Десять фактических ошибок в материале? Помилуйте, в Англии это никого не удивляет. Однажды мой приятель — журналист написал репортаж о своем «свидании с писателем Грином», в котором было восемь фактических ошибок. Более того, после публикации этого материала у «писателя Грина» были большие неприятности: мне было приписано «постоянное ношение при себе заряженного револьвера» — естественно, чистая выдумка. Но штраф пришлось?таки заплатить, поскольку никакого права на ношение оружия у меня не было.

Меня часто просят поделиться мыслями о молодом поколении. Трудная задача. Наверное, я несколько утратил контакт с молодежью. Восемьдесят два года — все?таки возраст, да и сыну моему недавно исполнилось пятьдесят. Наверное, и герои мои состарились вместе со мной. Не знаю, отражают ли герои моих книг думы и чаяния современного молодого поколения. Они были представителями своего поколения — это я могу сказать с уверенностью. Сейчас я не взялся бы писать книгу о молодом человеке, которому двадцать пять лет. Так же как не стал бы писать книгу о войне, на которой никогда не был.

Для писателя много значит быть очевидцем событий. От этого непосредственно зависит степень актуальности того, что пишешь. Я часто подчеркиваю, как важно помещать действие книги не в контекст прошлого, а в современную эпоху, в наше время.

Современный мир сложен, противоречив, планета раздираема конфликтами. Противостояние сил мира и войны, прогресса и закоренелого консерватизма ощущается все явственнее. Я много писал о Латинской Америке, и мне небезразлично то, что происходит там сейчас. Я очень надеюсь, что Никарагуа устоит под натиском США. Янки не решаются на открытую интервенцию (им понадобилось бы для этого держать в Никарагуа сто тысяч солдат), они пытаются задушить Никарагуа с помощью наемников. «Контрас» — профессиональные убийцы. Они совершают ужасные преступления против мирных жителей. Одна американская женщина, католическая миссионерка, написала мне недавно о зверском убийстве одного молодого служителя прихода. «Контрас» кастрировали его, содрали с ног кожу, вырвали глаза. Такое больше не может продолжаться!

Мне кажется, в сознании американского народа сейчас происходят большие перемены. Все меньше в Америке остается тех, кто поддерживает политику правительства в отношении Никарагуа. Так же как все меньше и меньше остается людей, терпимых к бесчеловечной системе апартеида в ЮАР. Политика аннексий, насилия, интервенций в современном мире не способна принести дивидендов ее проводникам. Я часто вспоминаю слова моего друга Омара Торрихоса, сказанные им еще до того, как был заключен договор о Панамском канале с США: «Если бы янки решились военным способом аннексировать канал, мы могли бы удерживать его 24 часа. А после этого еще два — три года мы сопротивлялись бы оккупантам в горах и в джунглях. Пока это время истечет, сами американцы пошлют к черту войну, которая им слишком дорого обходится».

Я не коммунист. Я считаю себя католиком — агностиком. Но я против того, чтобы США использовали свои бомбардировщики, базирующиеся в Англии, как они это сделали во время налета на Ливию. Мне не нравится военное сотрудничество Великобритании и США. Я приветствую объявленный Советским Союзом мораторий на ядерные испытания. Заявление М. С. Горбачева о продлении моратория — голос разума. В позиции советского руководства нет какой?либо риторики — только призыв к здравому смыслу людей. Отказаться от ядерных испытаний, не имея никаких соответствующих гарантий со стороны США, — мужественный шаг. Я не согласен с позицией президента Рейгана, торпедирующей процесс разоружения.

Сейчас, на мой взгляд, сложилась благоприятная атмосфера для развития всесторонних связей между Востоком и Западом. В том числе контактов в области культуры. Мы откровенно говорили об этом в Ленинграде с заместителем директора Эрмитажа. Мы признали, что сотрудничество Эрмитажа и музеев Англии находится, увы, на низком уровне. На еще более низком, чем контакты с музеями США. Нужно менять положение. Повторяю, сейчас сложились все предпосылки для развития конструктивного сотрудничества. Давайте же использовать все возможности для того, чтобы лучше знать друг друга.

Легче судить о других…

Это интервью дано Грэмом Грином С. Бэлзе в феврале 1987 года в дни работы московского форума «За безъядерный мир, за выживание человечества».

— Мистер Грин, многим вашим романам предпосланы эпиграфы — чаще всего это строки ваших любимых поэтов. Как вы выбираете их — перед тем, как начать роман, или после того, как он уже завершен?

Г. Г. — Обычно после написания романа. Любопытный случай произошел с книгой «Знакомство с генералом». Мне хотелось найти для нее эпиграф, но у меня не было на примете подходящего. И вот случайно я раскрыл том Теннисона — а он не относится к числу моих самых любимых поэтов, — и там в длинной поэме, которую прежде не читал, сразу же обнаружил строки, что как нельзя лучше устроили меня.

— Мне кажется, очень характерен для вашего мировосприятия выбор эпиграфа из Шарля Пеги к роману «Суть дела»: «Грешник постигает самую душу христианства… Никто так не понимает христианства, как грешник. Разве что святой». Не в этом ли «суть дела»?

А в автобиографическом повествовании «Часть жизни» вы написали, что если бы искали эпиграф для всех своих романов, то взяли бы слова Р. Браунинга о том, что нам особенно интересны «честный вор, нежный убийца, суеверный атеист…». Это, как и многие ваши книги, убеждает, что вам не чужда парадоксальность, причем вы любите не только парадоксальные истины в духе Оскара Уайльда и Бернарда Шоу, некоторые характеры, а иногда и целые произведения тоже строятся у вас по принципу парадокса. Итак, что означает для вас парадокс?

Г. Г. — Что касается эпиграфа, который вы упомянули, то там для меня особенно важна первая строка о притягательности опасной грани вешей. Если же говорить о присутствии парадокса в моих произведениях, то, должен признаться, я не всегда прибегаю к нему умышленно, иногда это получается непроизвольно.

— То есть таким образом отражается парадоксальная природа реальности?

Г. Г. — Да.

— Помимо парадокса, вероятно, другое излюбленное ваше средство приближения к истине — диалог. Порою ваши романы походят на пьесы или сценарии…

Г. Г. — Возможно, тут сказывается влияние драматургии на прозу. Я написал около десятка пьес. (Как выяснилось, совсем недавно Грин завершил новую пьесу, которая получила название «Дом с репутацией». — С. Б.) Для меня диалог — это не статика, а форма действия. Я не люблю диалога ради диалога. Цепь диалога, внешне даже самого простого, должна продвигать действие.

— Можно ли утверждать, что вы испытали также влияние кино — в построении диалога, в монтаже, в