терпеть не мог раздеваться в присутствии других людей, но понимал, что сделка эта обойдется ему дороже из-за того, что он еврей, — тут не ограничишься только просьбой и чаевыми. Он миновал освещенные окна вагона-ресторана; сиреневые тюльпанчики ламп сияли на столиках, покрытых к обеду белыми скатертями. «Остенде-Кёльн-Вена-Белград-Стамбул». Он прошел мимо этих названий, даже не взглянув на них, — путь был ему знаком; названия проплывали мимо на уровне его глаз, воскрешая в памяти минареты, шпили и купола в этих городах, где человеку его национальности нелегко было обосноваться.
Проводник, как он и предполагал, разговаривал грубо. «В поезде битком набито», — заявил он, хотя Майетт знал, что тот лжет. Апрель еще не сезон — слишком рано для переполненных вагонов, и на пароме он заметил всего несколько пассажиров первого класса. Пока Майетт спорил с проводником, по коридору стадом брели туристы: пожилые дамы крепко держали в руках шали, пледы и путеводители; старик священник жаловался, что забыл где-то журнал «Весь мир»: «Во время путешествия я всегда читаю «Весь мир»; а замыкал толпу потный, невозмутимый, несмотря на всякие сложности, гид со значком туристской фирмы. «Voila»[2]— сказал проводник, как бы подтверждая жестом, что его поезд тащит необычный, непосильный груз. Но Майетта не проведешь — он прекрасно знал этот маршрут. Группа туристов — он определил по их виду, что это неугомонные поклонники культуры, — направлялась в прицепной вагон, следующий до Афин. Когда он удвоил чаевые, проводник сдался и наклеил на окно купе табличку: «Забронировано». Со вздохом облегчения Майетт понял, что остается один.
Мимо проплывали физиономии, отделенные от него надежной стеклянной перегородкой. Даже меховое пальто не спасало его от холода и сырости, а когда он повернул ручку отопления, пар от его дыхания затуманил стеклянную перегородку; вскоре он стал смутно различать только отдельные черты проходящих: заглядывающий внутрь сердитый глаз, лиловое шелковое платье, воротничок священника. Лишь однажды у него появилось желание нарушить свое растущее одиночество: он протер стекло ладонью и тут увидел стройную девушку в белом плаще, направляющуюся по коридору в сторону второго класса. Один раз дверь отворилась, и в купе заглянул пожилой мужчина. У него были седые усы, очки и поношенная мягкая шляпа. Майетт объяснил ему по-французски, что купе занято.
— Одно место, — сказал мужчина.
— Вы ищете второй класс? — спросил Майетт, но мужчина отрицательно покачал головой и ушел.
Мистер Оупи удобно уселся в своем углу и стал с любопытством, но несколько разочарованно разглядывать маленького бледного мужчину, сидевшего напротив. Наружность мужчины была удивительно заурядной, по цвету лица было видно, что здоровье у него плохое. «Нервы», — подумал мистер Оупи, наблюдая за его подергивающимися пальцами, но другого признака повышенной чувствительности в пальцах не замечалось — они были короткие, тупые и толстые.
— Я всегда думаю: если можно получить место в спальном вагоне, совсем необязательно ехать первым классом, — начал разговор мистер Оупи, стараясь угадать, очень ли ему не повезло со спутником, — эти вагоны второго класса удивительно удобны.
— Да… конечно… да, — с готовностью согласился мужчина, — Но как вы догадались, что я англичанин?
— У меня такая привычка, — ответил, улыбаясь, мистер Оупи, — я всегда думаю о людях только самое хорошее.
— Ну конечно, — сказал бледный мужчина, — вы как священник…
Мальчишки-газетчики призывно кричали снаружи, и мистер Оупи высунулся из окна.
— «Le Temps de Londres». Qu'est que c'est que ca? Rien du tout? «Le Matin» et un «Daily Mail». C'est bon. Merci.[3]
Этот французский напомнил его соседу бесконечные фразы, записанные в ученическом блокнотике, он произносил их со смаком, но неверно.
— Combien est cela? Trois francs. Oh la-la![4]
— Давайте я буду вам переводить, — предложил он бледному мужчине. — Вы хотите какую-нибудь газету? Не стесняйтесь, если вам хочется «La Vie»…[5]
— Нет, ничего, ничего не нужно, спасибо. У меня есть книжка.
Мистер Оупи взглянул на свои часы:
— Через три минуты тронемся.
Несколько минут девушка опасалась, что заговорит или он, или длинная худая женщина, его жена. Помолчать некоторое время — вот чего она больше всего желала. «Если бы я могла позволить себе спальный вагон, — размышляла она, — была бы я там в купе одна?» В полутемном вагоне зажглись огни, и тучный мужчина заметил:
— Ну, теперь уж осталось недолго.
Воздух в купе был сырой и спертый. Мерцание фонаря за окном на миг напомнило ей что-то знакомое: электрическую рекламу, вспыхивающую и меняющуюся над входом в театр на Хай-стрит в Ноттингеме. Оживленная толпа, пробегающие носильщики и мальчишки-газетчики напомнили ей «гусиную ярмарку», она сосредоточилась на воспоминаниях о рынке, постаралась представить его в своем воображении: построила кирпичные здания, поставила ларьки, и видение стало таким же реальным, как омытый дождем причал и меняющиеся огни семафоров. Но тут мужчина заговорил с ней, и ей пришлось покинуть мир воображения и притвориться веселой и общительной.
— Ну, мисс, нам предстоит долгое путешествие вместе. Давайте познакомимся. Моя фамилия — Питерс, а это моя жена Эйми.
— Меня зовут Корал Маскер.
— Купи мне бутерброд, — умоляюще сказала женщина. — У меня так пусто в желудке, что я слышу, как там урчит.
— Не спросите ли вы, мисс? Я их тарабарского языка не понимаю.
«А почему вы думаете, что я понимаю? — хотелось ей крикнуть ему в ответ. — Я никогда не выезжала из Англии». Но она так вышколила в себе привычку принимать на себя все обязанности, когда и в какой бы форме они ни сваливались на нее, что не стала протестовать, а открыла дверь, готовая бежать по темному, скользкому железнодорожному полотну в поисках того, чего он хотел, если бы взгляд ее не упал на часы.
— Не успею. Только одна минута до отхода.
Возвращаясь в купе, она обратила внимание на лицо и фигуру человека, стоявшего в конце коридора, — от сильного желания броситься к нему у нее перехватило дух; ей вспомнились последний слой пудры на нос, пожелание доброй ночи швейцару, молодой мужчина, ожидающий в темноте, коробка шоколада, автомобиль за углом, быстрая езда, осторожные, пугающие ее объятия. Но этот был ей незнаком, и мысли ее возвратились к тому ненужному, рискованному приключению в неизведанном мире, которое нельзя было охарактеризовать каким-нибудь искусно подобранным словом: никакая старательно рассчитанная ласка не могла рассеять приближающийся мрак неизвестности. Национальность мужчины, резкие, типичные черты лица и меховое пальто ввели ее в заблуждение.
«Отход задерживается», — подумал Майетт, выйдя в коридор. Он нащупал в кармане коробочку с изюмом, которую всегда держал там. Она состояла из четырех отделении, и его пальцы наугад выбрали одну изюмину, положив ягоду в рот, он на вкус оценил ее. «Низкое качество. Это «Стейн и компания». У них ягоды мелкие и сухие».
В конце коридора какая-то девушка в белом плаще повернулась и внимательно посмотрела на него. «Хорошая фигура, — подумал он. — Моя знакомая?» Выбрав другую ягоду, он, не глядя, положил ее в рот. «Вот это наша. «Майетт, Майетт и Пейдж». Держа ягоду под языком, он на миг почувствовал себя одним из сильных мира сего, вершителем судеб. «Эта — моя, и эта хорошая». По всему поезду захлопали двери. Раздался гудок.
