невыносимого бремени.
– Да. Час назад мне сообщили – самолет приземлился на одном из аэродромов Подмосковья.
Агафонов налил из сифона воды и залпом выпил.
– В таких случаях лучше водочки, – порекомендовал Овчаренко.
– Могу предложить.
Овчаренко отрицательно качнул головой:
– Не могу, Александр Викторович, – дела. Я, собственно, вот по какому поводу. Прибывает наш новый сотрудник, надо бы решить вопрос с жильем для него.
– Семейный?
– Да.
– Это сложнее. Может быть, пока что-нибудь в городе? Кое-кто из наших живет в отеле.
– Это невозможно, – резко возразил Овчаренко. – Никаких отелей. Только на территории посольского городка.
– С квартирами у нас плохо.
– С квартирами у нас всегда плохо. Но не для всех.
– Впрочем, есть одна, – вспомнил Агафонов. – Пустует, но там личные вещи.
– Чьи?
– Прежнего жильца.
– А сам он где?
Агафонов замялся.
– Я и сам в толк не возьму, по чести говоря. Ваш предшественник, полковник Гареев, как будто бы вывез этого человека в Союз, причем едва ли не в наручниках. А спустя короткое время джебрайские власти наградили его орденом – посмертно.
– В любом случае его здесь нет, – пожал плечами Овчаренко. – И квартиру можно использовать.
– Похоже, что так. Вот только вещи…
– Что – вещи? Ценное – сдадим на хранение, остальное – на свалку.
Все выходило у этого майора легко и просто. Агафонов, позавидовав в душе такой определенности, кивнул. История с Хомутовым довольно темная – и чем быстрее сотрутся следы этого человека, тем лучше.
85
В президентских покоях было сумрачно и тихо. На низком столе черного дерева с золочеными львиными лапами, уставленном блюдами, горели, потрескивая, свечи, тени плавали по стенам, придавая ощущение нереальности происходящему.
– Ожидайте здесь! – сказал Хусеми Амире, указав на широкий, обитый светлой замшей диван у стола, после чего вышел, оставив девушку в одиночестве.
Рабочий день Амиры закончился, и она собиралась домой, когда в блок вошел Хусеми и, спросив ее имя, увлек за собой. Ничего не объяснив, он проводил ее в президентские покои и теперь оставил одну. Неожиданно открылась дверь, и в полумраке возник президент Фархад. Амира вскочила – этот человек показался ей призраком. Мерцающие язычки свечей отбрасывали желтые блики, и казалось, что лицо президента искажают жуткие гримасы. Это продолжалось недолго – Хомутов вышел из тени, и лицо его приняло обычное выражение, он улыбнулся гостье, сказал почти добродушно:
– Добрый вечер! Рад видеть вас здесь!
Амира по-прежнему смотрела с тревогой, но Хомутов почти не различал ее черт. Сделав широкий жест, он пригласил ее присесть, но девушка все еще стояла неподвижно, и Хомутов, взяв ее руку, едва ли не насильно усадил ее на диван, сам тоже сел, но не рядом, а так, что между ними оставалось свободное пространство, откупорил бутылку и, разливая в бокалы темное пахучее вино, сказал со знакомой улыбкой:
– Вы недавно работаете во дворце. Или я ошибаюсь?
Он оставил бутылку, повернулся, блеснули зубы.
– Вы, однако, немногословны, как я успел заметить.
Амира сбросила, наконец, оцепенение, осторожно сказала, стараясь не смотреть предателю в глаза.
– Я действительно работаю здесь всего несколько недель, товарищ Фархад.
– А прежде чем занимались?
– Училась в университете.
– Закончили обучение?
– Нет, – покачала головой Амира и пояснила – теми же словами, что и в службе безопасности, когда проходила проверку.
– Я надеюсь, что еще успею закончить учебу А сейчас мне надо поработать – если уж представилась такая возможность.
Хомутов придвинул бокал.
– Давайте немного выпьем.
– Это алкоголь?
– Да. Вино.
– Я не имею права. Это запрещено.
– Кем? – сделал удивленные глаза Хомутов.
Он ожидал, что Амира скажет – им, президентом страны, и тогда он ответит, что, раз запретив, может и отменить запрет, но Амира строго проговорила:
– Кораном.
Хомутов смешался, не зная, что возразить на это, но свой бокал уже вертел в руке, и отставить его в сторону означало – потерять лицо Поэтому он сказал, сузив глаза.
– В этой стране законы устанавливаю я, – и умолк, ожидая, как поведет себя Амира.
Девушка, поколебавшись, протянула руку к бокалу. Хомутов перевел дух и повторил свое предложение:
– Всего несколько глотков!
Тени окружали Амиру со всех сторон Хотелось рвануться, закричать, но она не смела – сидела, сжавшись, стараясь не смотреть на президента.
Хомутов поднялся из-за стола, включил приемник. Он был настроен на европейскую станцию – полилась мелодия, не похожая на джебрайскую. При звуках музыки президент замер, плечи его ссутулились, Амира глядела ему в спину, чувствуя, как что-то просыпается в ней. Она скользнула взглядом по столу, увидела нож из столового прибора, схватила его быстрым мягким движением – но это было вовсе не то. Она провела пальцем по короткому лезвию с тупым зазубренным концом, и отложила нож в сторону. Хомутов обернулся, согнал с лица задумчивость, сказал негромко:
– Славная музыка Правда, Амира?
Девушка промолчала. Хомутов вернулся к столу.
– Я пью за вас, Амира. За ваши глаза, ваши руки, ваши губы.
Он готов был, похоже, перечислять и дальше, но оборвал себя, поймав на мысли, что такого рода застольных речей произносить не умеет. Они должны быть по-восточному цветисты, пространны и образны. Тогда он просто повторил:
– За вас. Амира.
Девушка отставила свой бокал и внезапно сказала с непонятной Хомутову решимостью:
– Мне надо выйти ненадолго. Прошу меня извинить.
– Пожалуйста! – Хомутов поднялся, улыбаясь.
Амира вышла из столовой, миновала кабинет, приемную, вскочившего при ее появлении Хусеми, и оказалась в коридоре. Сейчас она твердо знала – Аллах с нею, никогда больше ей не удастся остаться лицом к лицу с предателем, без всякой охраны. Она вбежала в медицинский блок, ее сменщица удивленно подняла голову, но Амира бросила ей отрывисто:
– Я на минуту, – и скрылась в смежной комнате, где прятала в укромном месте свой револьвер.
Хомутов вышел в приемную следом, Хусеми приподнялся, ожидая распоряжения, и Хомутов буркнул,
