Про голос они в горячке последних дней действительно забыли. Им даже в голову не пришло. И теперь все могло полететь к черту. Они сидели и смотрели друг на друга. Ни у кого не было готового решения. И тут Корнышев пришел на помощь.
– Я сильно пострадал, – сказал он. – Я очень слаб. И говорить буду слабым и осипшим голосом.
Он вдруг произнес изменившимся голосом:
– Вот так… я буду… говорить… мне тяжело…
Он говорил с трудом. И слушать его тоже было невыносимо тяжело. Хотелось помочь несчастному, договорить фразу за него, только бы он не мучился.
– А вот это правильно! – с облегчением произнес Захаров. – Меньше будешь говорить – меньше риска.
Клаву предстояло перевезти из города, в котором она все эти дни жила под неусыпной опекой спецслужб, в тот маленький городок, где ей суждено было вновь увидеть Корнышева. Переправить Клаву по назначению должен был Нырков. Так решил Потапов.
– Почему я? – удивился Нырков.
– Ты у нас видный мужчина, – усмехнулся Потапов. – Умеешь с женщинами ладить.
Он панибратски приобнял Ныркова.
– Тебе, Сережа, надо с нею подружиться, – сказал Потапов. – И даже влюбить ее в себя.
Когда он это говорил, уже не усмехался. И значит, вовсе это не шутка.
– Ты это серьезно? – на всякий случай переспросил Нырков.
– Да. Захаров мне сказал, что, сколько с Клавой ни беседовали, ничего она толком не рассказала. Надеяться на то, что через Корнышева мы что-нибудь выведаем, тоже нельзя. Он сейчас будет незрячий, малоподвижный. Частично потерявший память. Одним словом – калека. А Клава рядом с калекой вряд ли долго выдержит. Красивая баба, такая долго страдать и тосковать не будет. Так что у тебя есть шанс. Мы там будем кто? Заезжие фирмачи. Ездим на джипах, сорим деньгами, пьем коньяк… Мы из другой жизни, из красивой и беспроблемной. Но вот беда – баб мы с собой не привезли. Так что, когда ты с Клавой переспишь, у нее ни малейшего подозрения не появится на твой счет. Она будет уверена в том, что твой к ней интерес – сугубо кобелиный. А тем временем ты втихаря ее прощупаешь. Тревожит она меня, Сережа. Никак не могу понять, каким образом такая красавица нарисовалась рядом с моим подопечным…
Клава жила в квартире, которую спецслужбы использовали для собственных нужд. Третий этаж, никаких решеток на окнах, но выходить из квартиры нельзя, и еще рядом все время неразлучная парочка, мужчина и женщина, которые присматривали за Клавой и кого она про себя называла «тюремщиками». Беседовали с нею не эти люди, а другие, которые появлялись в квартире ежедневно, по утрам, и уходили лишь вечером. Весь день они занимались только тем, что задавали Клаве сотни, если не тысячи, вопросов, порою повторяясь, из чего Клава заключила, что ее так проверяют. Она поняла, что эти люди хотят знать, кто она такая. Клава юлила и даже порой делала вид, что не понимает, чего от нее добиваются. О том, кто она и почему оказалась рядом с Корнышевым, Клава, наверное, могла бы рассказать разве что под пыткой. Но ее не пытали и вообще обращались с ней предельно вежливо.
Этим утром, когда Клава по обыкновению стояла у окна, ожидая увидеть внизу, у дома, спешащих к ней настырно-вежливых ежедневных собеседников, к подъезду вдруг подкатил внушительных размеров черный внедорожник, из которого вышли двое мужчин. Одного из них, неприметного внешне, настолько невзрачного, что казалось, будто он весь покрыт пылью, Клава узнала. Он пару раз появлялся в этой квартире и был, судя по всему, сослуживцем ее опекунов. Второй поначалу показался ей незнакомым, но когда он поднял голову и посмотрел на окна той квартиры, в которой держали корнышевскую подругу, Клава узнала и его. Этого человека она видела в больнице в то страшное утро, когда спасали Корнышева, и сердце ее дрогнуло. Что-то важное сейчас должно было произойти.
Она взвинтила себя донельзя, пока те двое поднимались на третий этаж, и, когда они вошли в квартиру, Клава испытывала, похоже, те же чувства, которые испытывает в свой последний час приговоренный к смерти. За ним пришли. И скоро все будет кончено.
Но гость – тот самый, которого она видела в больнице, – оказался не страшным. Он выглядел уверенным в себе, основательным и умным мужиком. Такой, наверное, способен нагнать страху на того, кого он посчитает своим врагом. Но Клаву врагом он явно не считал.
– Здравствуйте, Клавдия! – произнес он с максимальной мягкостью, которую только может позволить себе человек, находящийся при исполнении служебных обязанностей.
И еще взгляд его выдавал. Такие взгляды Клава расшифровывала без труда. Он увидел в ней женщину. А это сразу превращало его в жертву. Быть женщиной Клава умела очень хорошо.
– Меня зовут Сергей, – сообщил Нырков. – И я рад вас видеть. Как вы себя здесь чувствуете?
– Теперь уже лучше.
– «Теперь» – это с какого момента?
– С того самого, когда я вас увидела. Вы только не смейтесь. Мне здесь плохо. А вас я помню по больнице. Когда вы нас спасали. Поэтому такое к вам отношение.
– Мы уезжаем, – сказал Нырков. – Собирайтесь, машина ждет. Я все расскажу по дороге.
Получалось, он опять ее спасал. Ему приятно было так думать.
Из вещей у Клавы ничего и не было. В чем привезли сюда, в том и шагнула за порог.
По лестнице Клава и Нырков спускались только вдвоем, больше никого. И в машине тоже никого не было. Теперь Клава чувствовала себя человеком, только что покинувшим тюрьму. Впереди полная неопределенность, и придется заново учиться жить на воле, но самое страшное уже позади.
Ярко светило солнце. В природе царила безмятежность, и вообще красиво было там, где Клава ехала в машине. Они уже покинули город. Машина то катилась по дороге меж деревьями, и казалось, что тут дремучий сказочный лес, то вырывалась на простор, где справа на дальнем холме угадывалась деревушка, а слева петляла неширокая речка и бродили по лугу коровы.
Клава была счастлива и нисколько этого не скрывала. Обнаружив это ее счастливое состояние, Нырков решил, что у него есть шанс. Они вдвоем, и она зависит от него. В такой ситуации ее сопротивление вряд ли будет упорным.
Высмотрев ответвляющуюся от асфальтированного шоссе лесную дорожку, Нырков свернул туда. Краем глаза он заметил, как насторожилась Клава. Но она не успела ни испугаться по-настоящему, ни даже спросить его о чем-либо, потому что очень кстати обнаружилась поляна. Здесь Нырков остановил машину и заглушил двигатель. Клава уже знала, что сейчас произойдет, поэтому она не вздрогнула и не закричала, когда Нырков положил свою ладонь на ее колено. Молчание Клавы он расценил как ее готовность исполнить все, что он пожелает. Нырков решительно запустил руку под юбку, а второй рукой властно привлек Клаву к себе. Но тут случилось неожиданное.
Клава забилась в его объятиях и закричала:
– Что с ним?! Он умер, да?!
Опешивший Нырков отпрянул.
– Что с Геной?! – билась в истерике Клава. – Его больше нет?!
– Ну почему? Он жив-здоров! – растерянно ответил Нырков.
– Вы меня обманываете! Он жив?! Скажите!
– Жив! И мы едем к нему! Тут не так уж далеко. Два часа пути.
Клава замолчала. Но смотрела недоверчиво.
– «Умер, умер», – передразнил Нырков, досадуя из-за того, что все так нелепо сложилось. – С чего вы взяли?
– Я подумала, что раз вы решились на такое… – медленно произнесла Клава.
– На какое? – успел вставить слово Нырков.
– Если осмелились подступиться ко мне… Я подумала, что из-за Гены. Что его больше нет… И только потому вы такой смелый.
– Жив ваш Гена. Но сильно пострадал.
Нырков завел двигатель, и они вернулись на шоссе.
– Вы ведь его не только как Гену знаете? – уточнил Нырков.
– Еще как Святослава Корнышева.
– А это откуда вам известно?
