– Меня же сгноят, Пал Палыч! – умоляюще заглядывал он в глаза Костомарову. – Я же пропаду! Ну сообщите Левочкину! Он же обещал!
Костомаров развернулся и направился к электромобилю. Понятливые охранники тотчас же скрутили Ныркова и вышвырнули в проем двери. Нырков упал, тут же вскочил, бросился назад, но дверь уже с лязгом захлопнулась. Нырков замолотил в дверь кулаками.
– Оружие отдайте, сволочи! Мой табельный пистолет! Я – офицер ФСБ! Ответите по статье!
Ему никто не отвечал. Будто никого и не было за дверью. Нырков пнул дверь ногой. И на это тоже никто не отреагировал.
Нырков сел на асфальт. Он был похож на погорельца, обнаружившего, что теперь у него нет ничего: ни дома, ни денег, ни документов. И будущего тоже нет.
Приоткрылась на мгновение дверь, из-за нее выбросили кобуру с пистолетом, дверь снова захлопнулась. Нырков с готовностью схватился за оружие, но пистолет, как оказалось, был разряжен.
– Суки! – в отчаянии произнес Нырков.
Будь у него патроны, он вряд ли отправился бы стрелять в своих обидчиков. Он пустил бы себе пулю в лоб. Так показалось Корнышеву.
Изгнанники стояли в нерешительности, не смея сделать первый шаг. Перед ними была дорога, петлявшая по «каньону» – тому самому, который образовывали два высоких непреодолимых забора. Дорога выводила их к Рублевке. А если разобраться – то возвращала их в прежнюю жизнь, полную опасностей.
Еще вчера казалось, что их проблемы остались в прошлом. Что жизнь начинается с чистого листа. Иллюзии долго не продлились.
– Здесь оставаться нельзя, – повел взглядом вокруг Корнышев. – Сдадут с потрохами.
– Пусть попробуют! – озлобился Нырков.
– Вызовут милицию, – пожал плечами Корнышев. – Сообщат, что какие-то подозрительные типы шастают под воротами. Милиция среагирует мгновенно. Все-таки Рублевка.
Святослав пошел по дороге. Нырков упрямился недолго. Нагнал Корнышева. Шли молча, думая вроде бы каждый о своем. Но размышления у них были на удивление похожими.
Прошли уже почти сутки с того момента, когда они, оставив водителя микроавтобуса у кладбищенских ворот, бесследно исчезли. И если в первые часы начальство Ныркова недоумевало и ломало голову над тем, что же такое могло произойти, то теперь, по прошествии времени, все сомнения уже были отброшены, и механизм поиска был запущен по всем правилам. Сеть закинули, ловцы отряжены ловкие, улов непременно будет. Долго бегать им не дадут. Корнышев длительное время отсутствовал в России, давно порвал здесь все связи, укрыться ему негде. Нырков, напротив, до вчерашнего дня был плотно встроен в жизнь, его многие тут знают и он знает многих, но и ему отсидеться не дадут. Как ни странно, он столь же уязвим, как и бездомный Корнышев. Потому что все контакты Ныркова установят очень скоро, все подозрительные точки, где он может появиться, поставят под контроль, и он попадется непременно – сам в подобных операциях участвовал и особых иллюзий теперь не питал. От отчаяния Нырков, конечно, мог проделать совсем уже невообразимый трюк, попытаться склеить, что называется, разбитую вазу, вернуться в исходную точку. А именно – сдать Корнышева. Если вдвоем в зачерпывающей бортами воду лодке не уцелеть, можно попытаться спастись самому, вытолкнуть за борт собрата по несчастью. Но пистолет в кобуре Ныркова сейчас игрушечный, потому что в нем патронов нет, а значит, у него нет и шансов. Безоружный, он против Корнышева не боец.
– Ты только не вздумай чудить, – на всякий случай посоветовал Святослав.
– Ты о чем? – невнимательно отозвался погруженный в собственные переживания Нырков.
– Не пытайся меня сдать своим.
– Ну ты скажешь тоже! – обиделся Сергей.
Но взгляд заметался. Что-то такое ему в голову, похоже, приходило.
Они были так подавлены происходящим, что с запозданием обнаружили нагоняющие их машины. Едва успели отскочить в сторону и вжаться в стену, как мимо них пронеслись три черных автомобиля: два «Брабуса» и «Майбах». Это был вихрь, безудержный поток; машины даже не сделали попытки притормозить, и если бы изгнанники промедлили еще секунду и не успели освободить дорогу, их просто раздавили бы, размазали по асфальту, как зазевавшихся после продолжительного дождя лягушек.
Потрясенные видом этой безудержной и беспощадной мощи, Корнышев и Нырков проводили кавалькаду взглядами. Как вдруг что-то случилось. Машины остановились. Встали как вкопанные: «Брабус», за ним «Майбах», за «Майбахом» еще один «Брабус». И вдруг из этих «Брабусов», похожих на маленькие танки, высыпали на асфальт парни в черных костюмах. Они перекрывали узкий «каньон», и по их виду можно было догадаться, что они убьют на месте любого чужака, попытавшегося приблизиться к «Майбаху».
– Левочкин! – произнес Нырков с благоговейным трепетом в голосе.
Один из телохранителей услужливо распахнул дверь «Майбаха». Секунду или две ничего не происходило, а потом из бездонного чрева огромной представительской машины вдруг показалась полуголая нога в короткой игриво-пестрой штанине с пальмами и кожаной сандалии. Мужчина в пляжном наряде вышел из машины: сандалии на босу ногу, штаны с пальмами и гавайская рубаха с открытым воротом. Но этот его курортный облик не мог обмануть Корнышева. И дело тут не столько в «Майбахе» и не в многочисленной охране, не в ухоженности кожи незнакомца и даже не в часах на его запястье, которые стоят тысяч сто баксов, не иначе. Дело было в выражении его лица, во взгляде. Так смотрят небожители. Представители той тысячной доли процента населения, которые живут своей отдельной жизнью, о которой остальные без малого сто процентов не имеют никакого представления. Там, в той неведомой большинству жизни, другие стремления, другие возможности, другие проблемы.
– Олег Дмитриевич! – выдохнул потрясенный неожиданной встречей Нырков.
Непроизвольно сделал шаг вперед. И замер, напоровшись на острые, как пики, взгляды охраны. В тех взглядах была неприкрытая угроза. Нырков решил не рисковать. Но Левочкин сделал едва уловимый жест рукой, позволяя Ныркову приблизиться, и тот, хотя и осторожничая, пошел вперед, кося взглядом на страшных телохранителей. Когда он поравнялся с первым из них, те вдруг накинулись на Ныркова, будто собираясь убить его на месте, но не убили, и почти сразу оставили в покое, но уже без кобуры с пистолетом, которая теперь была не у Ныркова, а у них. Корнышев поразился тому, насколько быстро эти парни распознали возможную опасность и ликвидировали ее.
– Нырков! Ты здесь? Какими судьбами? – доброжелательно произнес Левочкин.
Нырков расплылся в счастливой улыбке. Его здесь помнили. И даже фамилию правильно назвали.
В следующее мгновение он получил новую порцию эмоций – когда Левочкин не просто ему руку пожал, а приобнял, демонстрируя свое расположение.
– Олег Дмитриевич! Как я рад! – говорил Нырков, не веря своему счастью. – Я же к вам! Я же специально приехал! Чтобы вас просить о помощи!
– Проблемы? – мгновенно ухватил суть Левочкин.
– Да, Олег Дмитриевич!
– Это к Костомарову. Он решит, – беззаботно отмахнулся Левочкин.
Не царское, мол, дело. Не тереби по пустякам.
– Я обращался к Костомарову, – заторопился Нырков, понимая, что другого шанса у него уже не будет. – Выгнал!
– Как – выгнал? – неприятно удивился Левочкин.
А тут и сам Пал Палыч объявился. Выбрался из «Брабуса» и направился к шефу. Лицом он был темнее тучи.
– Что он такое говорит? – спросил у Костомарова Левочкин. – Ты его прогнал?
– Я сейчас все объясню, Олег Дмитриевич, – пообещал тот.
Он стал что-то рассказывать вполголоса Левочкину. Левочкин слушал, глядя в пространство перед собой скучающе-рассеянно, но по мере того, как Пал Палыч говорил, скука во взгляде Левочкина постепенно испарялась, сам взгляд становился все осмысленнее, и вот он сфокусировался на Корнышеве. Только теперь Левочкин обнаружил его присутствие. Он смотрел на Корнышева с нескрываемым интересом.
– Это и есть твой друг? – громко спросил олигарх.
