тебе. Без меня ты – всего-навсего половинка. Неужели ты этого не чувствуешь, Сага? Так же как и я – всего лишь половинка без тебя. Тут уж ничего не поделаешь.
Хотя, впрочем, возможно, тебе втайне удалось сохранить связь со мной?
Может, поэтому я иногда чувствую себя какой-то необыкновенно мудрой. Не ты ли тогда проявляешь себя во мне?
Из нас двоих ты во многих отношениях сильнее меня. И это к счастью. Ведь ты – воплощение всего лучшего во мне, не так ли? Не то чтобы я хотела преуменьшить свои достоинства. Я не такой уж пустой сосуд. И не такой уж скверный человек. Просто мне очень недостает тебя, и я чувствую, что, будучи единым целым, мы могли бы стать почти что непобедимыми. Если бы только мы могли вновь соединиться.
Чем я могла бы быть в таком случае полезна? Тем, чего нет у тебя.
Своей неимоверной силой воли. Я всегда осуществляю все, что задумываю. Я бесстрашна, предприимчива, практична и живу в реальном мире.
Ты же чаще тревожишься, предаешься мечтам, у тебя богатое воображение. Твоя жизнь протекает как бы в иных сферах. В мире фантазий.
Я тоже не лишена воображения, но у меня это происходит совсем по-иному. В основном я даю волю своей фантазии на сцене, когда пытаюсь вжиться в роли, а также вне театра, когда изучаю людей. Но почти всегда я обеими ногами твердо стою на земле. У меня такое чувство, будто мое воображение более экстравертно, чем твое, твое же – больше направлено внутрь себя.
Конечно, мы очень разные, но неужели мы никогда не понимали друг друга?
Над этим стоит задуматься. Конечно, в детстве мы понимали друг друга, но тогда все было намного проще.
Можешь ли ты сказать,
Что же произошло?
Знаешь, как я думаю?
Не говори мне, что я пытаюсь уйти от ответственности, но мне кажется, что все началось с того дня, когда исчезла мама… После этого все как-то сломалось. Во всяком случае для меня. Это был страшный удар. Мой ум словно оцепенел. Я порвала со всеми глубокими привязанностями. Вот и на тебя у меня не хватало сил. Из нас двоих ты более глубокая и чувствительная личность. И я не могла вынести этого. Мне было слишком больно. Я чувствовала, что задыхаюсь, единственным моим желанием было вырваться из себя.
Может быть, подобные чувства испытывала и ты?
Я была слишком занята собой, озлобилась в своем горе, настолько измучила тебя своими вспышками гнева, что ты постепенно отдалилась от меня. Не так ли? Ведь наше решение порвать друг с другом было обоюдным. Не так ли? И мы пришли к этому одновременно. Но когда все это произошло, в глубине души и ты и я – то есть и Сага, и Каролина – были всего лишь одинокими, покинутыми детьми. Я до сих пор не избавилась от чувства, будто меня предали. И говорю себе, что кто-то должен ответить за то, что наша душа раскололась пополам, что ты стала тобой, а я – собой.
И мне кажется, я знаю, кто…
В этом ведь не только моя вина?
Ты можешь не отвечать, если хочешь. Я не жду твоего ответа. Мне просто захотелось написать тебе это письмо, так как я собираюсь заняться исследованием самой себя – и нас обеих.
До свидания, Сага.
Твоя Каролина».
Она еще долго сидит, кончик карандаша застыл на поставленной после имени точке. Потом принимается перечитывать написанное. После первых же двух начальных фраз качает головой, вздыхает и отбрасывает письмо в сторону.
Затем встает со стула, выходит из-за письменного стола и подходит к комоду. Наклонясь к зеркалу, она долго изучает свое лицо, но, как обычно, старается не смотреть себе в глаза. Она боится своих глаз. Они так испытующе и критически смотрят.
В комнате много зеркал. Они нужны ей, когда она разучивает свои роли и переходит от одного зеркала к другому, разглядывая себя со всех сторон. Но всегда скользит взглядом мимо собственных глаз. Сейчас же она твердо решила не отводить взгляда и отважиться заглянуть себе в глаза.
В ту же минуту на зеркало падает солнечный луч и ослепляет ее. Разозлившись, она возвращается к письменному столу, хватает письмо, которое только что написала, и бросает в корзину для бумаг, но сразу же вынимает и кладет в ящик стола. И запирает его.
Несколько дней проходят в беспокойном ожидании. По правде говоря, она неважно себя чувствует. Только недавно она хвасталась своей силой воли, а теперь ее словно оглушили, лишили всякой способности к действию. Когда она садится писать, то чувствует себя потерянной, «неприкаянной душой», как однажды выразилась учительница в школе.
И ни на что другое у нее сил не остается.
Она старается встряхнуться, чувствует, что еще жива, поскольку изо всех сил сопротивляется. Точно капризный ребенок. Не хочу и все! Стало быть, воля в ней еще не сломлена, а лишь парализована.
Она не хочет ни с кем встречаться и разговаривать. Долой всех и вся!
Притворяется, будто больна, и в безделье валяется в постели, прислушиваясь к себе. Но ничего не происходит. Чаще всего она в конце концов засыпает и спит тяжелым сном. В довершение всего ей даже ничего не снится.
А в это трудное для нее время на углу возле дома под уличным фонарем чуть ли не сутки напролет болтается молодой человек, который утверждает, что любит ее. Он уверен, что она на него сердится. Молодые люди всегда думают так, когда возлюбленная не хочет встречаться и просит, чтобы ее оставили в покое. И никогда они не могут объяснить, с чего, по их мнению, ты на них рассердилась. Все это ужасно утомительно, но не стоит обращать внимания. Ей сейчас действительно совсем не до любви.
Ей жаль Давида – так зовут того молодого человека, – жаль, что он стоит у ее дома в любую погоду, не сводя глаз с ее окна. Они едва знакомы. Таким способом он пытается доказать ей свою любовь. А это мало того что грустно, но еще и абсолютно неуместно. И к тому же вредно для его здоровья. Особенно в такую мерзкую ноябрьскую погоду. Наверняка он небогат и не может купить себе хорошую, теплую обувь. Но он – актер, а потому не так легко простужается. Ведь актеры редко простужаются, – она, например, никогда, – потому что не так уж много ролей, которые можно играть с заложенным носом.
Проходит день за днем.
По окнам струится дождь. В свете лампы поблескивают капли.
Однажды в оконное стекло постучал листок каштана, а затем опустился на карниз, чтобы тихо умереть там. Она вздрагивает от испуга. На какой-то миг ей кажется, что это раненая птица. Вначале было очень похоже. Но это всего лишь опавший лист. Она выключает свет и вглядывается в темноту.
Давид, как обычно, под окном. Листья кружатся в осеннем вальсе.
Жаль, что он воображает, будто это любовь.
Она отходит от окна, зажигает на столе свечу, берет чистый листок бумаги и, прежде чем начать писать, долго рассматривает свое лицо в висящем над столом зеркале.
«Дорогая Сага!
Итак, ты не ответила на мое письмо!
Нет-нет, ничего другого я и не ожидала, так что не о чем и говорить.
Но я все равно буду писать тебе. Конечно, это труднее, когда не знаешь, о чем ты думаешь, – ведь, к сожалению, это означает, что я толком не знаю, о чем думаю сама. Как ты понимаешь, это несколько усложняет наше общение.
Мне тревожно на душе. В моей несчастной голове роятся тысячи мыслей. И я никак не могу от них отделаться…
Я беспрестанно думаю о том, что случилось с нашей мамой, о ее исчезновении. Но это всего лишь одна сторона медали.
Ведь у нас есть еще и отец! Не так ли?
