пристрастиями. Он обещал познакомить его с богатой историей города.
Впереди Марко увидел неброскую неоновую вывеску, ненавязчиво рекламирующую бар «Фонтана», и, приближаясь к нему, уловил аромат крепкого кофе. Бар втиснулся в угол старого дома, хотя все здания тут были старые. Дверь еле поддалась, но, очутившись внутри, Марко не смог сдержать улыбки от ударивших в нос запахов – кофе, сигарет, кондитерских изделий, блюд, жарившихся на гриле где-то в глубине. Затем пришел страх, обычное волнение, когда надо было сделать заказ на чужом языке.
Бар «Фонтана» не предназначался ни для студентов, ни для женщин. Посетители были одного с Марко возраста, лет пятидесяти, одеты весьма небрежно, многие курили трубку и носили бородку, из чего можно было заключить, что это любимое местечко профессуры. Один или два человека вроде бы повернулись в его сторону, но в университетском городе с сотней тысяч студентов привлечь к себе внимание не так-то просто.
Марко выбрал стол в самом конце и когда наконец втиснулся на свободное пространство спиной к стене, то оказался буквально плечо к плечу с соседями, погруженными в утренние газеты; никто его, наверное, и не заметил. В одной из своих лекций об итальянской культуре Луиджи объяснил ему европейскую концепцию пространства и чем она кардинально отличается от американской. В Европе пространство совместное, а не личное. Общие столы, общий воздух – курение никого не беспокоит. Автомобили, дома, автобусы, квартиры, кафе – очень многие аспекты повседневной жизни куда меньших размеров, а потому в них тесно от людей, охотно делящих это пространство. Никого не шокирует, если, разговаривая со знакомым, вы чуть ли не касаетесь друг друга носами, потому что никакого нарушения пространства не происходит. Можете размахивать руками, обниматься и целоваться.
Американцам довольно трудно привыкнуть к такой фамильярности даже между близкими друзьями.
Марко еще не был готов к таким уступкам. Он взял изрядно потрепанное меню и быстро остановился на первой же полностью понятой строчке. Когда подошел официант, он со всей возможной непринужденностью бросил:
– Espresso, e un panino al formaggio. – Эспрессо и бутерброд с сыром.
Официант понимающе кивнул. Никто не поднял глаз на человека, говорившего по-итальянски с явным акцентом. Никто не опустил газету, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть. Никого это не интересовало. Эти люди все время слышат иностранный акцент. Положив меню на стол, Марко Лаццери решил, что Болонья ему понравится, пусть даже она кишмя кишит коммунистами. При таком количестве прибывающих и отбывающих студентов и преподавателей со всего мира иностранцы воспринимались здесь как часть местной культуры. Быть может, это шикарно – говорить с акцентом и одеваться не так, как все. Наверное, нет ничего зазорного в том, что ты только еще учишь язык.
Признак иностранца в том, что он на все обращает внимание, его глаза рыскают вокруг, словно он сознает, что вторгается в чужую культуру и не хочет, чтобы его застукали за этим занятием. Марко не допустит, чтобы его здесь застукали. Он достал из кармана словарик, изо всех сил стараясь не замечать людей и происходящее вокруг. Глаголы, глаголы, глаголы. Эрманно все время повторяет: чтобы овладеть итальянским и, кстати говоря, любым романским языком, нужно выучить глаголы. В списке – тысяча самых употребительных глаголов, и Эрманно говорил, что для начала этого достаточно.
Как ни занудна была зубрежка, Марко находил в ней своеобразное удовольствие. Он испытывал чувство удовлетворения, когда, пробежав глазами четыре страницы – сотню глаголов, существительных или чего угодно, – узнавал их все до единого. Сделав ошибку в произношении или не вспомнив значения слова, он возвращался к началу и наказывал себя повторением всей процедуры. Когда подали кофе и бутерброд, Марко одолел таким образом триста глаголов. Отпив глоток, он вернулся к словарику, будто еда была для него куда менее важна, чем новые слова, погрузился в четвертую сотню, и тут появился Рудольф.
Стул напротив Марко за круглым столом оказался свободен, и к нему устремился невысокий полный человек, одетый во все блекло-черное, с копной седых непослушных волос, беспорядочно торчавших во все стороны и едва прикрытых кое-как державшимся на голове черным беретом.
– Buon giorno. E libera? – вежливо спросил мужчина, указывая на пустой стул. Марко не был уверен, что именно он сказал, но было совершенно ясно, чего он хочет. Он уловил слово «libera» и понял, что оно значит «свободно» или «не занято».
– Si, – сказал Марко, стараясь скрыть акцент. Человек снял длинный черный плащ, повесил его на спинку стула и протиснулся на свое место. Их разделяло меньше метра. Пространство здесь воспринимается совершенно по-другому, повторял себе Марко. Человек положил на столик газету «Унита» с такой силой, что все закачалось. Марко даже забеспокоился о своем эспрессо. Чтобы избежать разговора, он еще глубже погрузился в список глаголов.
– Американец? – спросил человек по-английски без всякого акцента.
Марко опустил словарик и встретил взгляд поблескивающих глаз.
– Почти угадали. Канадец. Как вы определили?
Человек кивком указал на словарь:
– Англо-итальянский. На англичанина вы не похожи, вот я и решил, что вы американец. – Судя по его акценту, он явно был со Среднего Запада. Не из Нью-Йорка или Нью-Джерси, не из Техаса и не с Юга, не с Аппалачей или из Нового Орлеана. Внушительная часть страны оказалась отвергнутой, и Марко начал подумывать о Калифорнии. И вдруг занервничал. Скоро придется лгать, а он плохо подготовился.
– А вы откуда? – спросил он.
– Последнее мое прибежище – Остин, штат Техас. Это было тридцать лет назад. Меня зовут Рудольф.
– Доброе утро, Рудольф, очень рад. Меня зовут Марко. – Как в детском саду, они обошлись без фамилий. – У вас не техасский выговор.
– И слава Богу, – засмеялся Рудольф, слегка обнажив зубы. – Родом я из Сан-Франциско.
Над столиком склонился официант. Рудольф заказал черный кофе и что-то еще на стремительном итальянском. Официант переспросил, Рудольф ему ответил, но Марко не разобрал ни единого слова.
– Что привело вас в Болонью? – спросил Рудольф. Ему явно хотелось поговорить; очевидно, в его любимом кафе не часто попадались американцы.
Марко опустил словарь.
– Я на год приехал в Италию, переезжаю с места на место, осматриваю достопримечательности, пытаюсь хоть немножко научиться говорить по-итальянски.
Половина лица Рудольфа была скрыта неухоженной седой бородой, которая начиналась над скулами и распространялась оттуда во все стороны. Оставались видны весь нос и часть рта. По какой-то странной причине, которую невозможно понять и трудно объяснить – кто решится спросить? – он выбривал ровный кружок на весь подбородок под нижней губой. Кроме этого священного пятнышка, кудрявые неуправляемые и, по-видимому, давно немытые бакенбарды торчали во все стороны, как им заблагорассудится. Такой же была и макушка – буйные седины беспорядочно выбивались из-под берета.
Поскольку многие черты лица были спрятаны, все внимание привлекали глаза. Они были темно-зеленые и ярко лучились из-под густых бровей.
– И давно вы в Болонье? – спросил он.
– Приехал вчера. Без всякого плана или графика. А вы, что вас привело сюда? – Марко поспешил отвести разговор от себя.
Глаза собеседника словно исполняли какой-то танец, но при этом не моргали.
– Я здесь тридцать лет. Профессор университета.
