зайти. Тот вежливо отказался.
Ко времени, когда все расселись в кожаных креслах, доктор Хуанита, расположившаяся за столом, объяснила, по какому случаю она здесь, и притворилась, что готова выслушать мнение всех и каждого. Мак едва не спросил, сколько раз ей жаловались девочки, однако сдержался — его стратегией было избегать конфликтов любым способом.
После нескольких комментариев, призванных успокоить мужа и жену, установить доверительную и теплую обстановку, доктор Хуанита попросила обе стороны высказаться. Лайза, что неудивительно, вызвалась говорить первой. Она трещала минут пятнадцать — о том, как несчастна, о пустоте и отчаянии в сердце — и не пожалела слов, описывая, как невнимателен к ней муж, насколько неамбициозен и пристрастен к алкоголю, особенно в последнее время.
На лбу у Мака красовался огромный черно-синий синяк, широкая белая повязка мало что скрывала, а потому он действительно походил на заядлого алкоголика. Он прикусил язык и слушал, изо всех сил притворяясь подавленным и пристыженным. И когда настал его черед, выразил озабоченность теми же проблемами, однако бомбы метать не стал. Большая часть проблем создана им, и он готов признать свою вину.
Когда он закончил, доктор Хуанита развела супругов по разным комнатам. Лайза отправилась в приемную листать журналы и набираться новых сил для атаки. Мак остался с доктором наедине. Первый раз, когда пришлось проходить это испытание, он страшно нервничал. Теперь же привык, и ему было все равно. Никакие слова не помогут спасти брак, так к чему вообще вся эта болтовня?
— У меня создалось ощущение, что вы хотите развода, — осторожно начала доктор Хуанита, а сама так и сверлила взглядом Мака.
— Я хочу, потому что Лайза этого хочет. Хочет лучшей жизни, новый большой дом, успешного мужа. Я слишком мал и ничтожен для нее.
— Вы с Лайзой когда-нибудь смеялись вместе?
— Ну, разве когда смотрели что-то смешное по телевизору. Я смеюсь, она смеется, девочки тоже хохочут.
— Ну а в плане секса?
— Видите ли, нам обоим по сорок два, и в среднем мы занимается этим раз в месяц, что прискорбно, поскольку сам процесс длится максимум минут пять. Ни страсти, ни романтики, просто удовлетворение чисто физиологических потребностей. Тихо, методично, точно надо отметиться — и все. У меня такое впечатление, что она может обойтись и без этого.
Доктор Хуанита вела какие-то записи — в точности так же поступал и Мак при работе с клиентом, когда тот упорно молчал, а хоть что-то записать было надо.
— Вы много пьете? — спросила она.
— Меньше, чем утверждает Лайза. Она из семьи, в которой совсем не пьют, так что три бокала пива вечером кажутся ей чем-то из ряда вон выходящим.
— Но ведь вы действительно пьете слишком много.
— В тот вечеря возвращался домой, весь день шел снег, вот я и поскользнулся на льду, расшиб голову. А теперь весь Клэнтон только и гудит о том, как я нажрался, притащился домой пьяным в дым, упал, разбил голову и от этого окончательно съехал с катушек. Она вербует себе союзников, неужели не понимаете, доктор? Всем говорит, какой я мерзавец, хочет, чтобы окружающие приняли ее сторону, когда дело дойдет до бракоразводного процесса. План битвы уже существует. Развод неизбежен.
— Так вы сдаетесь?
— Да, сдаюсь. Полностью и бесповоротно.
Это воскресенье, второе воскресенье месяца, — день, который Мак ненавидел особенно сильно. Ибо согласно давно заведенной традиции каждое второе воскресенье каждого месяца после совместного похода на церковную службу семья Баннинг непременно собиралась в родительском доме на ленч. Не принимались никакие отказы, ни под каким предлогом, ну разве что кого-то из родных не было в этот момент в городе. И даже в этом случае отсутствие воспринималось крайне отрицательно, а его причина порождала слухи и сплетни за столом — разумеется, в отсутствие детей.
Мак с шишкой и синяком на лбу, обретшим еще более радужную расцветку, не мог противиться искушению сказать этим субъектам последнее громкое «прощай». В церковь он не пошел, с утра решил не принимать душ и не бриться, натянул старые потертые джинсы и грязный свитер и для пущего эффекта снял широкую повязку со лба. Пусть все Баннинги забудут о еде, когда увидят эти безобразные швы. Мак явился с опозданием всего на несколько минут, однако сумел омрачить радостную суету и обмен любезностями при встрече родных. Лайза игнорировала его полностью — впрочем, она делала это почти всегда. Девочки шушукались на застекленной террасе с кузинами — последние, разумеется, слышали о скандале и хотели узнать подробности.
И вот, уже усаживаясь за стол, Лайза протиснулась мимо него и прошипела:
— Почему бы тебе не уйти прямо сейчас?
На что Мак весело ответил:
— Да потому, что я просто умираю с голоду, а подгоревших пирогов не пробовал вот уже месяц.
Все присутствующие, их было шестнадцать, вслед за отцом Лайзы, в белой рубашке и галстуке, вознесли благодарственную молитву Всевышнему и сразу принялись за еду. Трапеза началась. Как всегда, прошло секунд тридцать, и отец Лайзы принялся обсуждать цены на цемент. Женщины же занялись сплетнями. Двое племянников Мака, сидевших напротив, глаз не сводили с его шрамов и не могли есть. И вот наконец нетерпение бабушки, матери Лайзы, достигло предела, и она не сдержалась. На фоне общей приглушенной болтовни голос ее прозвучал громко и мощно:
— Бедняжка Мак. Голова твоя выглядит просто ужасно! Наверное, было очень больно?
Мак ожидал подобного выпада и тут же выпалил в ответ:
— Вообще ничего не чувствую. Сижу на таблетках. Они замечательные.
— А что, собственно, случилось? — Этот вопрос поступил от шурина, врача.
Единственный из всех сидевших за столом он имел доступ к больничной карточке Мака. Вне всякого сомнения, шурин зазубрил все данные оттуда, перемолвился словом-другим с терапевтом, медсестрами и санитарами и знал о состоянии Мака больше, чем он сам. Поскольку в планы Мака входило раз и навсегда покончить с юридической практикой, он теперь жалел лишь о том, что в свое время не прищучил шурина, не подал на него в суд за преступную небрежность при лечении пациентов. Ну ничего, кто-нибудь непременно подаст.
— Да я напился, — с гордостью ответил Мак. — Домой пришел поздно, поскользнулся на льду, упал и расшиб голову.
Спины Баннингов мгновенно выпрямились. Все обратились в слух.
А Мак меж тем продолжал:
— Только не говорите мне, ребята, будто не слышали об этом в мельчайших подробностях. Лайза свидетель. Она всем успела рассказать.
— Мак, прошу тебя. — Лайза уронила вилку.
«Ребята» так и замерли, все до одного. Лишь Мак с непринужденным видом отпилил кусок резинового цыпленка, сунул в рот и стал энергично жевать.
— Просишь? О чем это? — пробормотал он с набитым ртом. — Ведь ты сделала все, чтоб каждый, кто сидит за этим столом, узнал именно твою версию случившегося. — Он продолжал жевать, говорить и тыкать вилкой в сторону своей супруги, расположившейся на противоположном конце стола рядом с отцом. — Ну и еще ты, наверное, рассказала им о нашем визите к психоаналитику, консультанту по разводам, да?
— О Боже! — так и ахнула Лайза.
— И о том, что я ночевал в конторе. Ведь все теперь знают об этом? — добавил Мак. — «Не смей больше приходить домой, потому как еще раз можешь поскользнуться, упасть и все такое прочее. Или же в пьяном виде избить девочек. Как знать?» Верно, Лайза?
— Довольно, Мак, — властным голосом приказал отец.
