Я почти закончил книгу «Следы на мне». Обычно я пишу зимой и новые спектакли делаю зимой. Впервые так усиленно и долго работаю летом, чувствую, как лето не совпадает с писательским трудом. Есть всё время грустное ощущение того, что лето утекает сквозь пальцы, а нужно что-то делать летнее, весёлое. Но я тут же задаю себе вопрос: а что летнего, весёлого ты хочешь? Рыбалку? Нет. Футбол? Нет. Что, что ты хочешь? И сам себе отвечаю: я действительно хочу писать, и как можно скорее закончить эту книгу. Мне нравится её писать, но летом срабатывает ощущение того, что нужно что-то успеть совсем другое. Успеть порадоваться жизни, отдохнуть и повеселиться. Как отдыхать? Как веселиться? Не знаю. Но это летнее ощущение сильно тревожит и мешает. А книжка выйдет в срок, она будет небольшая, из десяти рассказов. Формально у этих рассказов будут признаки мемуарной литературы, но это будут не мемуары, это будет литература. Кому нужны мои мемуары? Они даже мне не нужны. Книжка выйдет скоро, в сентябре, то есть лето уже скоро кончится. Чёрт возьми, как же быстро оно течёт сквозь пальцы!
Вчера посмотрел вместе со всем семейством «Крепкий орешек.4» Всё-таки есть в этом мире какая-то стабильность. А стабильность так необходима. Если б я был чиновником от культуры, дал бы Брюсу Уиллису звание заслуженного артиста России. А после «Орешка.5» — народного. Сколько людей в нашей стране знают, любят, а то и просто обожают старину Брюса. Самое главное в нём то, что он такой неуклюжий герой. Отовсюду падает, все его бьют, весь порезанный, в последнем «Орешке» его даже прострелили. Но он побеждает. Грязный, избитый, потный, совсем не молодой, но побеждает. Надо дать заслуженного артиста! А потом народного! Сколько у нас народных, которых никто не знает, или знают, но не любят. А тут я со всем семейством пришел в кинотеатр, а в зале сидит много таких семейств, и все смотрят, и всем хорошо. А вечером, перед сном, я даже помечтал сыграть в кино что-то такое же… прямо как в детстве.
В Калининграде погода опять испортилась. Самая писательская погода: дождь и прохладно, настроение печальное. Пока не начал писать книги, даже не знал, что заканчивать книгу очень грустно, и ещё есть ощущение, что книга заканчивается сама, то есть не я её заканчиваю, а она сама заканчивается, и становится очень грустно.
У меня есть два коротких текста для бесконечного мегатекста под названием «Настроение улучшилось»: этот текст состоит из бессчётного числа эпизодов про улучшение настроения без применения химических препаратов.
1. Случается, встанешь в очередь в кассу, а кассы две, и очереди длинные. Стоишь и видишь, что соседняя очередь движется быстрее, ну и думаешь: чёрт возьми, опять встал не в ту очередь, надо было встать в другую, а ещё лучше было занять место в обе. Настроение ужасное, и твоя очередь едва ползет… И вдруг — раз, одна касса закрылась, и совсем даже не та, в которую стоял, то есть, оказывается, ты стоял в правильной очереди. И настроение улучшилось!
2. Бывает, выдастся летнее воскресенье, и вроде погода хорошая, дождь обещали, а он не пошёл. И всё как будто неплохо, просто настроение дурацкое. Сидишь дома, ничего хорошего придумать не можешь. Все друзья куда-то поразъехались. Пытаешься читать книгу, — не читается, пытаешься что-то обдумывать — не обдумывается. А ещё с самого утра по комнате летает муха, здоровая такая и ужасно вёрткая. Только начнёшь читать книгу — она зажужжит. И главное, не садится на такое место, где её можно было бы прибить. Или в окно начинает биться, ты к окну — она от окна. В конце концов, ты уже ни о чём думать не можешь, только об этой мухе. Но всё-таки ты успокоился, притаился у окна, за шторкой, и муха прилетела, стала биться в окно, тут ты её — раз ладошкой — и прижал к стеклу. Прижал, подержал и придавил, и даже почувствовал, как она слегка хрустнула под пальцами. Потом брезгливо, двумя пальцами, взял за крылышко, отнёс в туалет, бросил в унитаз, смыл воду… Стоишь, моешь руки прохладной водой, а настроение улучшилось!
Какая всё-таки странная и сложная штука — текст. Стоит его чуть-чуть видоизменить, например, неправильно разбить на абзацы или главы, и он обретает совершенно другое значение. Это в театре: сказал не то, понял, извинился и сказал как надо. Потому что в театре у тебя есть глаза, голос, жесты, возможность сделать паузу или наоборот, ускориться до предельной возможности. А текст — это буквы, слова, и каждый сам решает, с какой скоростью ему это читать. Так что композиция текста и даже его графика — очень важные и требующие постоянного изучения вещи.
Я уже давно понял, что мне очень хочется быть понятным. Прямо непреодолимое желание высказаться так, чтобы было понятно. И я радуюсь, когда узнаю, что достиг своей цели.
Я учился когда-то в Кемерове в школе с английским уклоном и совершенно не понимал, зачем изучаю английский язык. Я не думал, что у меня будет когда-нибудь шанс поговорить с кем-то по-английски. После школы, в университете, английский нам преподавали очень плохо, три года на флоте обошлось тоже без английского. Короче, спустя много лет после школы я попал в Берлин, и мне пришлось говорить по- английски. Не на уроке, а так говорить, чтобы поняли. Я помню этот момент, когда заговорил на другом языке и был понятен другим: то-то было счастье! А оказывается, по-русски понятно говорить, — а уж тем более писать — намного сложнее. Английский я знаю плохо, поэтому мне легко на нём говорить. А в русский забираюсь всё глубже и глубже, и становится всё сложнее и сложнее.
Вот есть загадка: «Без окон, без дверей, полна горница людей». Из текста совершенно не следует, что это огурец. Текст не даёт ни единого шанса понять или хотя бы догадаться о том, что это. Но мы знаем с детства, что огурец. Многие поколения русских людей обманывают детей, когда это утверждают.
АВГУСТ
Я вовсе не горжусь тем, что не владею компьютером, как гордятся многие, заявляя, что у них дома нет телевизора, что они не читают газеты или отказались от мобильного телефона. Мне компьютеры даже нравятся, особенно как они выглядят. Но я не владею. И знаю, что овладение компьютером — процесс вполне бесконечный, а я могу прожить и без этого. В школе я очень плохо учился по алгебре и по физике. Ребята, которых я не считал умнее себя, учились по этим предметам много лучше. Я по этому поводу какое- то время переживал, а потом перестал, ну не получалось у меня учиться хорошо по этим предметам.
Я очень люблю автомобили, но машину водить не умею. Учился, брал уроки вождения. Во время шестого урока в нас врезалась патрульная машина. Мой инструктор был не пристегнут и вылетел через лобовое стекло, я отделался легким испугом и несколькими царапинами. Мы были не виноваты, но это не имеет значения, просто с тех пор я боюсь. И ещё мне очень нравится во время езды в автомобиле смотреть по сторонам, всегда. Даже когда еду по самой знакомой дороге. Я понимаю, что водить машину не научусь, хотя это обычное дело и многие-многие миллионы, кто хорошо, кто очень плохо, но машины водят.
С компьютером та же история. Я не знаю клавиатуру, никогда прежде не печатал на машинке, так что пишу ручкой. С печатной машинкой у меня связано к тому же неприятное воспоминание. В юности я сильно травмировал указательный палец правой руки, долго носил гипс, месяца три. Делать ничего не мог, пытался писать левой рукой, получалось плохо. Тогда я решил освоить печатную машинку, тыкал в нее пальцами левой и двумя пальцами правой руки. Поскольку времени было много, пытался писать стихи. Стихи были ужасные. Мне приятно думать, что они были такими скверными из-за печатной машинки. В общем, не надо мне этого.
Я совершенно не горжусь тем, что компьютером не владею, но и волосы на голове из-за этого не рву. В конце концов, какой бы я ни был неграмотный, хоть и с посторонней помощью, я сижу в ЖЖ. И машина у меня есть, её прекрасно водит моя жена, и я по этому поводу не переживаю.
В Эгейском море шторм. (Неплохо звучит!) Вчера скучали с друзьями вечером и рассуждали на тему сущности отдыха. Выясняется, что наука отдыхать весьма тонкая и сложная. Труднее всего выяснить — от чего отдыхать. Я-то уверен, что отдых нужен для того, чтобы соскучиться по дому, по работе и по повседневности.
