на. Магазинер знал, с кем имеет дело!
Тут кто-то постучал в дверь. Ну вот, легок на помине.
– Можно! – прорычал я. – Не заперто.
Как будто мне было чем запереть лишенную замка дверь!
Но вместо Магазинера в дверь просунул голову тот мужик, что давеча копался в неких электронных потрохах. Карл, кажется? Точно, Карл.
– Проснулись? – не то осведомился, не то констатировал он. – Пора. Мы ждем.
И скрылся раньше, чем я успел ответить. Ждут они, видите ли! Еще небось и неудовольствие выкажут: пришлось, мол, ждать, пока барин проснется…
В той комнатке, где Магазинер вчера поил меня вином, теперь находились трое: он, Карл и еще какой- то паренек субтильного телосложения. Они завтракали. Перед каждым имела место тарелка с разведенной из пакетика кашей, а посередине стола возвышалась кофеварка. Имели место также электрический чайник, сахарница, пластиковые кружки, ваза с печеньем и несколько коробочек фруктового йогурта. Негусто… Кухни у них тут, конечно, нет, чтобы не расширять число посвященных за счет повара и судомойки, – отсюда и одноразовая посуда, и концентраты. Спартанский стиль. Наверное, они не живут тут подолгу, а работают вахтенным методом…
– Водки нет? – спросил я.
Магазинер покачал головой и выудил откуда-то початую бутылку вина. Две таких я вылакал вчера, а эту не допил.
– Опохмеляться вредно, – наставительно заметил он.
Один стул был свободен и предназначался для меня. Нашлась и пластмассовая посуда. Подсев к столу, я молча начал сооружать себе кашу. Все молчали. Я налил одному себе и выпил.
– Это не опохмел. Это средство, чтобы не свихнуться.
Магазинер только руками развел, адресуясь главным образом к Карлу и субтильному пареньку: привыкайте, мол, перед вами тот еще фрукт. А вслух сказал:
– Пора познакомиться. Прошу любить и жаловать, Фрол Ионович Пяткин, он же Михайло Васильевич Ломоносов. Меня вы знаете: Моше Хаимович Магазинер, в прошлой жизни Леонард Эйлер. Сидящий слева от вас – Карл Йозеф Шварцбах, он же Генрих Рудольф Герц. Сидящий справа – Емельян Сергеевич Дьячков, он же Владимир Козьмич Зворыкин. Оба – главные наши специалисты по неживой, так сказать, части чужого, если не считать Фарадея, Беббиджа, Винера, Резерфорда, Вуда и Котельникова. Их сейчас здесь нет.
Ну точно, подумал я, кивая мировым знаменитостям в ответ на их приветливые кивки, – у них тут вахтовая система.
– Вижу тревогу на вашем лице, – рассмеялся Магазинер. – Не беспокойтесь, вас мы не собираемся использовать в качестве электронщика, вы ведь этому специально не учились. Вы ешьте, ешьте. Разговор впереди, я лишь хотел познакомить вас. Попробуйте кофе, он просто замечательный, хоть и из кофеварки…
Еще один указчик…
Не скажу, что мое лицо светилось радостью, когда я набивал рот сперва кашей, а потом йогуртом. Впрочем, кофе в самом деле оказался пристойным.
Пока я поглощал завтрак, эти трое увлеклись малопонятным техническим разговором. Сначала я слушал, пытаясь хоть что-нибудь понять, уловил несколько терминов из теории информации, однако не смог связать их во что-то осмысленное и перестал прислушиваться. Мне и без того было о чем подумать.
Интересно, считают ли они меня уже своим? Технический разговор в моем присутствии не в счет, он не показатель доверия – они ведь ничем не рискуют, амнезия всегда на страже их секретов. А любопытно, смогу ли вырваться из этой норы в горе, если опрокину на Эйлера стол, дам Герцу кофеваркой по кумполу и нокаутирую Зворыкина? Крайне сомнительно: у них тут очень непросто, и система охраны наверняка с сюрпризами. Даже если прорвусь во внешний туннель, далеко не убегу. Но теоретически эту возможность не мешало бы исследовать…
И тут я понял, что ничего исследовать не буду. Какими бы чудовищными вещами ни занималась эта милая компашка мировых звезд науки, надо быть полным идиотом, чтобы не присоединиться к ней хотя бы для того, чтобы глубже войти в курс дела. Хотелось ли мне глубже войти в курс? Вопрос недоумка. Кто бы на моем месте упустил такую возможность!
– Вы поели? – осведомился Магазинер, прервав разговор и переглянувшись со своими подельниками. – Думаю, у вас осталось еще немало вопросов. Можете задавать их, мы попытаемся ответить.
«Немало вопросов»? О, как скромен он был в своих предположениях! «Немало»! У меня просто голова пухла от вопросов. Наверное, следовало бы выстроить их в разумную последовательность, так я узнал бы больше за меньшее время, но какой-то бес подхватил то, что плавало на самой поверхности и осведомился моим голосом:
– Почему именно я? В смысле, почему для подсадки была выбрана ментоматрица Ломоносова? Он ведь много ошибался, за все брался и ничего не доделал. Если вам нужна энциклопедичность, взяли бы Леонардо, если напористость ума – Декарта, если разум холодноватый и глубокий – Эразма Роттердамского… ну и так далее…
Герц и Эйлер усмехнулись. Зворыкин фыркнул.
– А ограничение по времени? Самый конец семнадцатого века, забыли? Положим, Декарт в жизни был сложным типом, но от Леонардо мы точно не отказались бы… если бы память чужого содержала его ментоматрицу. Ее там просто нет. – Магазинер развел пухлыми руками и отер рот. – Приходится работать с теми, кто нам доступен. У вас же, Михайло Васильевич, наличествуют и энциклопедичность, и активность ума, и редкая преданность науке. Странно, что вы задали этот вопрос, хотя… я догадываюсь, какой следующий вопрос из него вытекает. Почему ментоматрица великого русского ученого была использована нами столь поздно? Ведь если бы вы оказались в числе первого десятка, это было бы воспринято вами как должное, не так ли? Почему, наконец, ваша кандидатура прошла незначительным большинством? Сознайтесь, это вас интересует в первую очередь?
На последних фразах глаза его бегло обшарили поверхность стола – какой из имевшихся на ней предметов мог полететь ему в голову? Опасаться стоило: давно меня так не унижали. Мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы удержать себя в рамках. Срочно мобилизованный на помощь Фрол Пяткин также внес лепту – в итоге я всего-навсего кивнул, стиснув зубы и, кажется, побледнев от ярости.
– Охотно отвечу, – сказал Магазинер. – На то есть две причины. Первая, незначительная, состоит в том, что далеко не все соратники и последователи Стентона считают вас мировой величиной. Есть и те, кто полагает вас ученым крупного, но все же национального масштаба. Уж простите им их ошибки. Вторая причина серьезнее: ваш характер. Положа руку на сердце, скажите, Михайло Васильевич: часто ли вам удавалось успешно работать в коллективе равных вам людей, не позволявших гнуть себя? Практически никогда. Зато ваши безобразные скандалы, ваше неукротимое желание главенствовать, ваше необузданное тщеславие не раз ссорили вас с достойными уважения коллегами и сильно мешали в работе не только им, но и вам, а пристрастие к спиртному только усугубляло недостатки вашей натуры. Стоит ли удивляться тому, что кандидатура Ломоносова несколько раз рассматривалась и отклонялась?
«Это Эйлер, это Эйлер», – мысленно бормотал я напоминание, словно какую-то мантру. Обиднее его слов я ничего не слышал ни в той жизни, ни в этой, хотя много находилось охотников уязвить Ломоносова побольнее. Но то изгалялись злопыхатели и враги – этот был друг и говорил чистую правду. Будто ковырял пальцем в ране.
– Зато вы молоды, так что нет худа без добра, – с улыбкой продолжал Магазинер. – Обо мне, как видите, вспомнили раньше, а что проку? До старости мне гораздо ближе, чем вам, если я еще доживу до нее при таком-то пузе… Вот и все мое преимущество… Простите, я не нашел способа ответить на ваш вопрос, не задев вас за живое. Могу немного добавить, надеясь, что это вас как-нибудь примирит с действительностью. Вы написали трактат «О сохранении и размножении российского народа» и намеревались, насколько мы знаем, сочинить целую книгу, куда сей трактат вошел бы лишь в качестве первой главы. Это и послужило в конце концов решающим аргументом в пользу вашей кандидатуры. При прочих равных мы, как правило, отдаем предпочтение тем, кто при жизни не замыкался в границах чистой
