Уже никак.
– Помнится, вы хотели победить чужих, – весело глядя на меня, сказал Магазинер, словно уловив мои мысли. – Теперь вы знаете, что астероиды на Корабль насылают вовсе не чужие. Ваша задача значительно упростилась. Ну так что, будем воевать? Или будем работать на благо Экипажа?
Я помотал головой.
– Не буду я с вами воевать. Хотя если вы…
– Что «если мы»?
– Если вы реинкарнируете Шлёцера, Тауберта и Теплова – тогда буду.
Он захохотал во все горло – и вдруг осекся. В комнате повис давящий на уши тревожный писк.
33. Когда спящий проснется
– Пищит, – констатировал я. Глуповато, понимаю. Но писк действовал мне на нервы. На мои порядком контуженные нервы.
Магазинер кивнул и стал вдруг очень серьезен. С места, правда, не сдвинулся.
– А нельзя выключить этот писк? – спросил я.
Он не услышал, лишь пробормотал что-то неразборчивое себе под нос.
– Нельзя ли, спрашиваю, выключить этот писк? – уже более недовольным тоном повторил я.
– А? – Моше Хаимович посмотрел на меня. – Вы не понимаете…
– Чего тут не понять? – фыркнул я. – Произошло ЧП. Ну и устраняйте его, я с удовольствием помогу, если вы считаете, что от меня будет толк, а пищать-то зачем? Мы уже оповещены.
Магазинер ничего не сделал, но противный писк смолк. Наверное, его выключил кто-то другой.
И сейчас же в комнату ворвались Карл и Емельян. Оба были взбудоражены.
– Ша, – осадил их Моше Хаимович. – Время есть. Времени навалом. Готовим вариант «Прыжок лосося». Вы знаете, что делать. Ну и ступайте работать.
Они исчезли за дверью. Магазинер замычал и уронил лицо в ладони.
Зато я начал закипать:
– Может, кто-нибудь объяснит мне, что происходит?! Утечка радиации в соседней штольне? Угроза землетрясения? Чужой надумал проснуться и начал потягиваться?
– Нештатная ситуация, – глухо сказал Магазинер, указав пальцем на свое правое ухо, где, видимо, с начала разговора сидела горошина приемника. – Мы потеряли Ландау. Они взяли Бора и Аррениуса. Гамов пока ушел, но и его вот-вот возьмут. После того как он поднял общую тревогу – возьмут обязательно, это вопрос максимум нескольких часов. Группа захвата высажена у входа на объект и сейчас движется к нам по туннелям. Скверно.
Он помолчал несколько секунд, не отнимая ладоней от лица. То ли плакал, то ли был в бешенстве.
Верным оказалось второе.
– Ландау я Эйхорну не прощу, – со злостью добавил он. – Во ему теперь, а не почетная отставка! На кого руку поднял! Савелий Чухонцев, он же Лев Ландау, какой ум! Какой напор, какой юмор! И такой же, представьте себе, бабник, как в прошлой жизни. Ему уже за шестьдесят было, а все равно не мог угомониться… Ручаюсь, на бабах и сам погорел, и всех нас подставил. Знаете, Фрол Ионович, ведь это он когда-то приобщал к делу меня, вот как я вас сейчас…
Весть о том, что к нам движется группа захвата, вначале повергла меня в легкую панику. Буду ли я обвинен и осужден наряду с другими? Следует ли мне сопротивляться? Но буквально через несколько секунд я взял себя в руки, ощутил боевую злость и подумал, что стать преступником перед Экипажем, действуя во имя Экипажа, – это даже забавно. Затем подумал о Гамове: где он? спасется ли? Вспомнил читанную некогда историю о том, как великий Георгий Гамов пытался пересечь Черное море на байдарке, предварительно рассчитав, что это в человеческих силах, – вспомнил и понял, что спасти его от ареста или гибели может лишь какая-нибудь парадоксальная случайность. В то, что остроумие блестящего физика поможет ему против куда более приземленных методов сыскарей из спецслужб Капитанского Совета, верилось слабо.
– Мы так и будем тут сидеть? – осведомился я.
– А чем нам плохо? – Магазинер уже взял себя в руки.
– За нами идут? – Я еще подпустил сарказма в голос. – Или у меня слуховые галлюцинации?
– Идут. И еще будут идти некоторое время, а потом будут пытаться войти сюда с формулой «Именем Экипажа» и разными спецсредствами. Иного пути у них нет, а нашу автономную вентиляцию, чтобы пустить в нее газ, так просто не обнаружишь. Только боюсь, что бравых оперативников не будет здесь ждать ничего интересного, кроме кое-какой аппаратуры, которую легко заменить. Чужой перенесет себя и нас в другое убежище, о котором знают немногие. Неужели вы думаете, что Джосайя Стентон был так наивен, что подготовил только две базы – австралийскую и уральскую?
Я так не думал.
– Ну вот и хорошо, – молвил Моше Хаимович, наблюдая, как я качаю головой. – Тогда пусть за нами идут, а мы будем сидеть и ждать. Все равно вы пока еще ничего не понимаете в чужом и нашей технике, а я, признаюсь вам, и не старался никогда понять. Генрих и Владимир… то есть, простите, Карл и Емельян сделают все, что нужно, быстро и качественно, я уверен. Только не проявляйте любопытства, прошу вас. Все-таки не тот случай. Не надо им мешать.
Что ж, не мешать так не мешать. Хотя мне было безумно интересно посмотреть, каким образом Герц и Зворыкин заставят чужого мгновенно переместить нас в другое место Корабля и как отреагирует на это чужой – индифферентно или, может быть, слегка взбрыкнет? Впрочем, чего ему брыкаться? Не лошадь. Странное полусущество-полумашина, находящееся в странном состоянии, которое и не жизнь и не смерть, позволяет людям использовать себя… Да нет, не себя, в смысле, не свой разум. Вероятно, всего-навсего рефлексы. Аналогия: по лицу спящего ползет муха, спящий рефлекторно дергает лицевыми мышцами. Муха, дура такая, улетает без всякой выгоды для себя, а ребятишки Стентона научились использовать этот простейший рефлекс к своей пользе…
Чушь, наверное. Слишком простая аналогия. Слишком уж человеческая.
– А вы не боитесь разбудить чужого своими техническими штучками? – спросил я.
– Боимся, конечно, – не стал таиться Магазинер. – И всегда боялись. Раньше больше, чем в последнее время, но кто отменит нам риск? Вот вы, Михайло Васильевич, разве не рисковали, возясь с грозоотметчиком? Ваш коллега Рихман…
Поняв, что достиг цели, он замолчал. А я с горечью подумал, что Рихман вряд ли удостоится новой реинкарнации: рядовой ведь ученый, такие и в семнадцатом столетии насчитывались сотнями. И многие, очень-очень многие хорошие люди не имеют и тени шанса прожить вторую жизнь…
– Когда умер Стентон? – спросил я.
– В две тысячи сороковом. А что?
– И не захотел реинкарнироваться?
– Захотел – через сто лет после смерти. И даже оставил пожелание, кем бы он хотел стать в новом рождении. Представьте себе – женщиной.
– Зачем?
– Полагаю, из любопытства. Его право. Так будет даже лучше: женщин среди нас единицы. Перекос. И можете не сомневаться: году этак в две тысячи сто тридцать пятом мы начнем подбирать подходящую девчушку, чтобы в две тысячи сто сороковом…
–
– Возможно, и вы, и я, там видно будет. С чего вы взяли, что живете последнюю свою жизнь?
Мысль показалась мне интересной. А в самом деле, почему бы не прожить еще одну жизнь, скажем, в двадцать третьем веке, а потом и еще одну – этак в двадцать пятом… И помнить все предыдущие жизни! Плохо ли?
А хорошо ли?
Пока что я точно знал: хорошо. Несмотря на память о смерти детей от Лизы. Несмотря на знание о смерти Лизы вскоре после меня и о смерти дочери от родов. Несмотря, наконец, на память о собственной смерти. Скверное это дело – умирать. Я уже однажды попробовал, причем успешно, и от того, что второго
