образование кончилось, то грош тебе цена как феодалу. И как человеку тоже грош. Потому что если ты так решил, то ты просто дурак, понял? Дураков и без тебя пруд пруди, дешевый товар...
Педагогический экзерсис пришлось прервать на полуслове — голос Оксаны возвестил, что можно повернуться. Веселый, черт побери, был у нее голос! Жизнерадостный. Все-таки девчонка еще не до конца осознала: то, что произошло с нею, произошло всерьез, навсегда и без права апелляции.
Скоро осознает, куда денется.
Не прошло и пяти минут, как всем троим пришлось бежать, потому что нежданно влезли на грибницу пыхтунов. Так их назвал Борька, впервые обнаружив новую подлянку с полгода назад. Никто никогда не видел ни самих грибов, ни тем более нитей грибницы, и Фома не знал, можно ли отнести новые опасные участки к биологическим объектам. Его это не очень-то интересовало. Важно было другое, главное: грибница выгодно отличалась от минного поля тем, что невидимые пыхтуны, выбрасывающие облачко жгуче-едкой взвеси, срабатывали с небольшим запозданием. Наступил на пыхтун, услыхал легкий треск — не зевай и не жди, пока покроешься язвами, а резко бери старт и беги. Отделаешься несильным ожогом, поболит и пройдет. Шагов через сто или даже раньше за бегущим перестанут вспухать фонтанчики, тогда стой. Хорошо, что чересчур больших грибниц не бывает. Плохо, что бегущий всегда рискует вляпаться в серьезную ловушку.
Вот так и живи. Учись, мотай на ус, обобщай свой, а если повезет, то и чужой опыт, формулируй незыблемые, казалось бы, правила выживания... незыблемые до тех пор, пока Плоскость не преподнесет что-нибудь новенькое.
И тогда начинай сначала.
С Патриком Фома всегда разговаривал по-английски. Без сомнения, ирландца можно было выучить русскому, Патрик не возражал, но кто бы взялся его обучать? Феодалу некогда. Георгий Сергеевич стал болезненно словоохотлив и нудноват. Да и не вынес бы невеликий оазис Патрика лишнего едока.
Незаменимая вещь английский язык! Недаром он освоен в пиджин-варианте половиной, если не больше, населения Земли. Можно не обращать никакого внимания на произношение, плевать с колокольни на грамматику, не знать ни одной идиомы — тебя поймут! Хватило бы и школьного уровня, а уж вузовского «технического со словарем» и подавно. Плюс практика. Кто умеет слушать, тот умеет учиться. Языковой барьер был преодолен без всяких усилий.
Чего ради Фома, распрощавшись с Борькой и Оксаной, потащился на другой конец феода к Патрику, он вряд ли сумел бы внятно объяснить. Возможно, сам того не осознавая, захотел того одиночества, которое может дать только дальний путь. А может быть, просто соскучился по приветливым лицам, по домашнему уюту, какой бывает лишь в крепких семьях? Или надоело однообразие привычного маршрута?
А! Что толку заниматься самокопанием! Если что и выкопаешь, куда потом это девать? Маршрут был нов. И труден. И не сказать, чтобы безопасен. Плоскость щедро рассыпала ловушки, на сей раз выбрав почему-то самые тупые: обширные пятна зыбучего песка, целые поля гравитационных аномалий, озерца и лужи жидкой земли... Один только раз встретился черный провал, и еще один раз волосы вдруг встали дыбом и дрожь пробежала по телу. Обогнув опасное место по широкой дуге, Фома так и не узнал, какая гадость там скрывалась. Что бы там ни пряталось, соваться напрямик, безусловно, не стоило. Мерси Плоскости за предупреждение. Она, сволочь, предупреждает об опасности куда реже, чем хотелось бы. Да и не всякий умеет ее слушать.
Он шел два дня, не навестив по пути ни один оазис. Доел запас лепешек, выпил воду. В удобном месте встретил «ночь» и сумел немного поспать. По счастью, обошлось без полной темноты — заурядная серая мгла. Черт поймет эту Плоскость, зачем ей в тот раз понадобилась абсолютная темень. Может, тут тоже квазипериодичность... один раз этак в сто лет. Или в сто тысяч. Кончилось — и ладно, и нечего об этом думать.
С Патриком творилось неладное, Фома сразу это заметил. Кряжистый ирландец, всегда производивший впечатление крепкого хозяина, чинил инвентарь, готовясь к севу, но участвовал в работе только руками, витая мыслями неизвестно где. В отличие от Джоан, он даже не сразу заметил вошедшего в хижину феодала. Фома неслышно присвистнул. Если хуторянин начал задумываться — гляди за ним в оба.
А крыша хижины у него и правда недавно горела. Огонь зачернил жердевые стропила. Происшествие было ерундовым, и Борька, конечно, доложил о нем исключительно по приколу. Настелить новую солому — максимум полдня работы. Патрик с ней уже справился, не очень, правда, аккуратно... И там, где для Борьки «тангаж и рысканье» были в норме, непривычная халатность Патрика говорила Фоме о многом.
— Джоан, — сказал он, широко улыбаясь, — ты все хорошеешь? От Вилли тебе приветы. Ну и от Сой, естественно, тоже...
Само собой, Джоан просияла и немедленно закидала его вопросами. Фома отвечал как можно обстоятельнее, искоса поглядывая на Патрика. Тот монотонно кивал, показывая, что тоже слушает. Глаза его оставались пусты.
Года полтора назад Вилли покинул родительский кров. А Сой была маленькой смуглой вьетнамкой, не прижившейся среди китайцев Бао Шэнжуя. Фома поначалу думал, что она и тут не задержится, но на всякий случай поводил ее за собой по оазисам. К его удивлению, двадцатидвухлетний гигант Вилли, сын Патрика и Джоан, начал заглядываться на крошечную Сой с первых минут знакомства. А после того как Фома, попросив хозяев приглядеть за девушкой, вернулся после очередного обхода владений, вопрос о новой паре был решен. Как сумели, сыграли свадьбу. Это была комичная пара: жених-монумент и невеста- статуэтка. Спустя несколько недель Фома переселил молодых в новый оазис — поменьше и похуже родительского, зато неподалеку и с обильным источником хорошей воды. Сой предстояло научить Вилли выращивать рис.
Что ж, она справилась. Поначалу Вилли в бешенстве орал, что он фермер, а не пиявка, и не желает копаться в жидкой грязи, как эти рисоеды, топал по-слоновьи и брызгал. Сой тихо, но упорно гнула свою линию. Урожай вышел сносный. Жизнь новой четы нельзя было назвать безоблачной, но и несчастными супруги не выглядели — разве что задавленными повседневными хлопотами, но кто из хуторян не задавлен? Все равно, черт возьми, было видно, что они любят друг друга!
А коли так, то полны жизни. Что еще надо феодалу от хуторян? Да ничего!
Зато с Патриком дела творились негожие. Что за постная рожа? Утолив любопытство Джоан насчет сына и невестки, поболтав с нею о том о сем, Фома спросил о чайном листе, не принести ли в следующий раз? Оказалось, что запас еще есть. Умница Джоан правильно поняла намек и удалилась, заверив, что сей момент вскипятит и заварит. После пожара очаг был, разумеется, выселен из дома. Повторять огнеопасные эксперименты Патрик, даже отрешенный от действительности, не собирался.
— Чай — это хорошо, — жизнерадостно сообщил Фома, сев перед подобием стола на ту же лежанку, где сидел Патрик. Толкнул его плечом, подмигнул: — А может, чего покрепче найдется, а?
— Во фляге, — тихо и не сразу отозвался Патрик.
— Это где? Вон в той?
— В той.
— Тогда угощай, чего сидишь? Тоже мне, хозяин! К тебе гость пришел, а не прокурор с обыском. Давай-давай. И закуску. А я тебе в следующий раз молодого вина принесу, Автандил обещал, что вино скоро поспеет. Забыл уже небось вкус вина? Я едва помню. Кислое оно, наверное, выйдет, ну и наплевать. Все равно сок лозы! М-м... поэма! Хайям.
Патрик молча достал из-за лежанки две кружки, Фоме набуровил половину, себе — на донышко.
— А сам что тормозишь? Неспортивно.
— Я много не буду, — тихо, но твердо ответил Патрик.
— Да? Это почему?
— Не хочу.
— Пьянеть не хочешь?
— Да.
— Вот я и хочу знать: почему? Язва открылась?
