проверил... ту, что на северо-востоке, за оазисом Гвидо... и еще...
Не договорив, он уснул. Ему снилась клейкая глубина и зависшие в ней тупоумные губошлепые рыбы, смахивающие на исполинских морских окуней. Среди них выделялось чудище, способное без всякого труда заглотить человека; оно подплыло совсем близко, открывая и закрывая пасть-капкан и шевеля жабрами, но не стало глотать, а лишь пучило глаза в изумлении. Застрявший в глубине человек не вписывался в рыбьи представления о враге или пище. И какое рыбе дело до того, что человек мучим удушьем и страхом?
Фома проснулся от колющей боли в сердце. Стояла «ночь». Обыкновенная, серая, без глупых шуточек с непроглядной теменью. В «коттедже» сумрак казался живым, вещественным. Сверху его теснил серенький скудный свет, вползающий сквозь щели крыши. Вторая лежанка была пуста, ученик где-то слонялся.
Сердцебиение понемногу улеглось, ушла и боль. Фома осторожно потянулся, нового укола в области миокарда не ощутил и показал сам себе большой палец. Сейчас же вспомнил о том, что ему предстоит. Ничего, подумал он, прорвемся. Поискал глазами рюкзачок и нашел его в углу, как и было сказано. Похоже, Борька в нем не копался.
Точно, взрослеет.
Он вышел помочиться в компостную кучу. Справляя нужду, вертел головой. Борьки нигде не было видно, Оксаны тоже, но из-за обложенного камнями колодца с давно сломанным воротом доносились плеск воды и сдержанное повизгивание. Кто-то там мылся, и вернее всего, не Борька.
— Эй, у колодца! — грянул Фома, приближаясь. — Пять минут на помывку!
В полутьме испуганно ойкнули, и сейчас же сердитый девчачий голос потребовал отвернуться.
— Все равно ни лешего не видно, — пробормотал Фома, но все же повернулся к колодцу спиной.
Как раз в этот момент начало светать.
Рассвет на Плоскости длится минуту-другую, редко больше. Обычно все небо светлеет равномерно, но бывает и так, что яркая полоска разгорается вначале у горизонта. Тогда кажется, будто вот-вот взойдет солнце, и даже мерещится дуновение первого утреннего ветерка. Чушь, конечно. Обман. Привычный для старожила. До слез обидный для новичка, еще не свыкшегося с подлой натурой Плоскости.
Но для девчонки — еще рано. Любой феодал, пообщавшись полчаса с новичком, безошибочно определит, когда тот начнет тосковать по-настоящему, когда он впадет в первое, страшное отчаяние и когда он мало-помалу начнет свыкаться с мыслью, что Плоскость — это навсегда. Феодал новичка насквозь видит. Практика.
— Закругляйся, — бросил Фома через плечо. — Полотенце у тебя есть или так сохнуть думаешь?
— Полотенце! — донеслось из-за спины. — Тряпка, полы ей мыть! У вас тут что, по-нормальному искупаться нельзя?
— Могу дать лопату. Выроешь себе пруд.
Наверное, Оксане почудилась насмешка, хотя Фома вовсе не насмехался. На несколько минут стало тихо — как видно, девчонка была из тех, кто злится молча.
— Долго еще тебя ждать? Эй, наяда!
— Сам дурак! — послышалось в ответ. — Уже почти всё.
Фома беззлобно ухмыльнулся. Ну-ну. Кобылка необъезженная. А вообще-то нормальная девчонка. И чего это Борька не нашел с нею общего языка? Конечно, разница в возрасте, он для нее пока что молокосос... А, ерунда! Привыкнут оба. Девчонке все равно некуда деваться.
— Готово, — услышал он и обернулся.
Обернувшись — осмотрел критически. Н-да... Надо было выспать ей более подходящую одежду и обувь, чем мини-юбка и туфельки. Забыл, черт... Ничего, Борька сходит и выспит.
— Что, не нравлюсь? — спросила Оксана.
— У тебя волосы правда рыжие или это краска?
— Отличить не можешь? Я сроду не красилась.
— А, ну-ну. Борьку не видела? — сменил он тему.
И заметил, как лицо Оксаны — симпатичная мордашка, ничего не скажешь — исказила мимолетная гримаска.
— Нужен он мне, как же... Ушел, наверное. Я тоже уйду.
— Далеко ли? — поинтересовался Фома.
— А не знаю! Куда-нибудь. Надоело все.
— В том числе и жить? — хмыкнул Фома.
— А что, не дойду, по-твоему? — строптиво возразила Оксана.
— Смотря куда. До своего Ростова Великого — нет. Если тебе повезет, дойдешь до такой ловушки, которая убивает быстро. Если не повезет — помучишься... Если очень-очень повезет — наткнешься на оазис, примерно такой же, как этот. Шило на мыло. Здесь же нет ничего другого, ты разве еще не поняла? Борька тебе не рассказывал?
— Да, рассказывал! — засмеялась Оксана. — Я о него горшок разбила, так он мне рассказывал... о том, как нам с ним вдвоем хорошо в койке будет. Сопляк, малец совсем, ниже меня на полголовы, а туда же. У всех одно на уме.
«Ай да Борька!» — подумал Фома, но вслух сказал иное:
— У меня, например, на уме помыться. Так что иди-ка ты посиди в хижине. Чайку разогрей, лепешек поешь. Иди, иди, нечего тут голодовки устраивать...
Он фыркал, обливая себя тепловатой водичкой из мятого оцинкованного ведра, ронял ведро в колодец, вытягивал его за веревку, мылился обмылком, тер себя глиной пополам с песком и обливался еще и еще, смывая с себя пот и страх Плоскости. Хорошо-о! Жаль, нельзя принять ванну. Выкопать углубление — не труд, но как подвести проточную воду? Родники-то вон где — в низине... в болоте... на бывшей рисовой плантации.
Руки оазису нужны. И желательно азиатские. Разве Николая заставишь возиться с рисом, целыми днями топтаться задницей кверху по жидкой грязи, высаживая рассаду? Николаю проще лечь и помереть, чем так над собой издеваться. В упадок приходит оазис. Не феодалам же на нем работать, в самом деле... Да, а где все-таки Борька?
Фома попрыгал, стряхивая с себя воду, влез, не вытираясь, в штаны и заметил ученика. Тот быстро спускался с холма, выбрав почему-то окольный путь. Еще несколько секунд — и он скрылся бы за «коттеджем», чего, по-видимому, и добивался. Фома сделал рукой недвусмысленный жест — иди сюда, мол. Партизан.
Поняв, что обнаружен, Борис неохотно подошел. Вид у него был насупленный.
— Что у тебя там? А ну, не прячь за спиной. Какие между нами секреты? Показывай.
Борис нехотя достал из-за спины бинокль. Все было ясно: несмотря на запрет, ученик копался в рюкзачке, пока учитель спал. Гранаты ему были не нужны, а вот попользоваться мощным биноклем и незаметно вернуть его на место...
— Подглядывал? — спросил Фома. — Давай колись быстрее, тут все свои. Вон там в кустах позицию выбрал? Смотрел, как она моется, млел и рукоблудничал? Правильно я понимаю?
— Ничего я не руко... — сконфуженно начал Борька и сейчас же вспылил: — Сам такой! Я просто смотрел.
— Дурак! Ты мужчина, и ты почти феодал. Тебя к чему-нибудь должность обязывает?
Борька отвернулся и демонстративно сплюнул. Слыхали, мол.
— Смирно стоять! — рявкнул Фома так, что ученик от неожиданности вздрогнул. — Морду тебе набить? Не боись, при свидетелях не буду, потом разберемся. Хочешь, чтобы я тебя выгнал? Выгоню.
— Да ну? Выгнал один такой... Так я и ушел.
Глядя на глумливую ухмылку Борьки, Фома медленно считал до десяти. И дождался: ухмылка сделалась неуверенной, затем и вовсе начала сползать с лица.
— Уйдешь, если я захочу. Можешь не сомневаться. Но сейчас задача иная: я ухожу, ты остаешься.
