хмыкнул: что за странная фантазия! Деньги должны служить делу. А цесаревич пусть радуется тому, что еще жив каким-то чудом!
Ступив на борт «Победослава» и обнаружив висячий замок на своей каюте, а внутри оной – мамаев разгром, Лопухин имел беседу с Розеном и Враницким. Выспрашивал, допытывался, заставлял припоминать мельчайшие подробности и ничего не добился. И без того было ясно, что на борту есть враг, но кто он? Покрыто мраком. Есть более подозреваемые и менее подозреваемые. А главное, почему враг до сих пор не убил цесаревича? Не было шанса? Бабушкины сказки, быть того не может.
Или в цепочку умозаключений на основе скудных фактов вкралась маленькая, но решающая ошибка?
Наедине с самим собой Лопухин мог признать: некоторые натяжки в умозаключениях все-таки имелись. Да и как им не быть? Откуда, например, взялась версия о наличии заговора ультрамонархистов? Только из логики. По всему – не могло не быть такого заговора. Яркая в своем роде личность цесаревича способна породить заговор не только среди ультрамонархистов, но и среди обыкновенных патриотов.
Услыхав, что цесаревич жив, Лопухин вслед за бурной радостью испытал небольшое разочарование: неужели он ошибся и никаких заговорщиков в команде «Победослава» нет? Но перевернутая вверх дном каюта вернула все на свои места. Версия попытки кражи не выдерживала критики. Кто-то пытался взломать несгораемый шкап ради бумаг, а не ради денег.
Кто? Чего он ждет? Что собирается предпринять?
Три вопроса. И ни одного ответа. Пока.
В Токио ехали налегке, с ветерком. Барон Корф любезно пригласил графа в свою коляску. В присланных императорских экипажах разместились вместе с цесаревичем дворецкий Карп Карпович, камердинер и багаж, включая изрядный запас алкоголя. Японские лошади, низкорослые и неказистые на вид, тянули на удивление бодро. Впереди, по сторонам и сзади на рысях шла охрана – взвод императорской конной гвардии в мундирах европейского образца, высоких фуражках, с обыкновенными кавалерийскими саблями у левого бедра и карабинами через плечо.
Низкорослые всадники на низкорослых лошадях мигом воскресили в памяти маневры русской гвардии под Петербургом и парады на Марсовом поле. Кавалергарды и конногвардейцы – молодец к молодцу, богатыри! А выправка! А сверкающая амуниция! А рослые кони, по сравнению с которыми японские недомерки кажутся ни к чему не пригодными скотами! Но вслух граф выразил лишь следующее:
– Не надежнее ли было взять для охраны наших морских пехотинцев? Люди отважные, умелые, проверены в деле. Полковник Розен, поди, места себе не находит.
– Японцы этого не допустят, – довольно беспечно, по мнению Лопухина, ответил посланник. – Обратись я к ним с таким ходатайством – все жилы вымотают, а толку и на грош не будет. Вы их еще не знаете. Улыбаются, бесперечь кланяются, на всякую просьбу у них ответ «хай», то есть «да», а на самом деле их «да» ничего не стоит. Просто форма вежливости, означающая «я принял во внимание ваше глубокоуважаемое мнение». Никаких последствий. То же самое с извинениями. Японец говорит: сумимасэн, то есть «мне нет прощения», – и вы опасаетесь, что он прямо в вашей гостиной учинит над собой смертоубийство… Само собой, вы его прощаете и утешаете по мере сил. Он же при этом, по всей вероятности, над вами смеется: ну какая такая сеппука? Чего ради? Тоже форма этикета, ничего больше.
– Но позвольте! – От удивления граф отклонился от темы. – Неужели вы хотите сказать, что харакири – выдумка?
– Ничуть. Иногда доходит и до крайностей. Но чаще всего намерение совершить харакири – не более чем угроза. Ритуальное и «благородное» самоубийство вассала может выставить его господина в невыгодном свете. Возьмите любого самурая – каждый из них хоть раз прошел через это, а кто на должностях – те и по нескольку раз. Само собой, они знают, на что идут – ведь их господин может не только не остановить вассала, но и прямо приказать ему совершить самоубийство. Но в японской жизни без этого никак. Риск. Впрочем, сейчас такое варварство случается уже редко, но еще несколько лет назад…
– Но ведь самурайского сословия больше не существует, – не очень учтиво перебил Лопухин.
– Существует. Отменены самурайские привилегии – это верно, но сословие осталось. Вот эти всадники-гвардейцы – кто они? Все до одного самураи, причем из хороших семей. Верность их вне сомнений. Право, вы зря сомневаетесь в них. Они защитят цесаревича от покушения гораздо лучше любых других стражей. Дадут изрезать себя на кусочки, а долг исполнят. Изменить или струсить для них означает покрыть позором не только себя, но и поколений двадцать славных предков. А кроме гвардейцев, цесаревича будет охранять полиция. Прибудем в миссию – убедитесь сами. Надежнее охраны не бывает.
– Признаюсь, я не менее его императорского высочества удивлен тем, что резиденцией ему послужит русская миссия, а не какое-нибудь строение во дворце императора, – проговорил Лопухин.
– Еще одна местная специфика. Он же гайдзин, хотя и цесаревич. А микадо – живой бог, по мнению японцев. Тем более ему приходится считаться с этим мнением. Ему охотно поклоняются, но плохо повинуются. Его Японское Величество, впрочем, и не особенно настаивает. Он может каждый день выпивать по ведру саке, может не вникать в государственные дела – с точки зрения министров, это только к лучшему, – может приглашать во дворец женщин известного поведения – все это в порядке вещей, на это закроют глаза. Совсем иное дело – стереть колоссальную разницу между божественным микадо и наследником монарха варварской страны. Население не поймет-с! А министры просто не допустят.
– Гм… – ответил на это граф, и Корф с любопытством взглянул на него:
– Должен ли я понимать ваш скепсис в том смысле, что на цесаревича, по вашему мнению, возможно покушение здесь, в Японии? – прямо спросил он.
– А вы в это не верите?
– Нет, отчего же… Какой-нибудь полоумный бродяга из самураев, оставшихся не у дел, вполне способен на такое злодейство. Но приблизиться к цесаревичу ему не позволят, за это я ручаюсь головой. Что до служилого люда, то с этой стороны опасность совершенно исключается. Убить иностранного принца, гостя микадо, означает не более и не менее как опозорить японского императора и всю страну заодно! Кто решится на такой шаг? Нет-нет, об этом вы и думать забудьте! Цесаревич в полной безопасности.
– Со стороны японцев – может быть, – проговорил граф. – А со стороны неяпонцев?
Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Корф несколько секунд размышлял.
– Вам что-то известно? – осведомился он.
– Не исключено.
Пауза. Молчание. Стук копыт, скрип рессор. Мелькание телеграфных столбов.
– Понимаю… Ну что ж, если найдете возможным ввести меня в курс дела – я весь к вашим услугам. Нужны ли толковые люди вам в помощь?
– Возможно.
– Я сведу вас с Иманиши Сюсаку – это полицейский чин, который отвечает за охрану цесаревича в Токио. И, пожалуй, прикомандирую к вам моего чиновника Побратимко, он светлая голова и знаток страны. Годится?
– На месте будет видно. Благодарю вас.
– Не за что. Всегда рад помочь.
«Не глуп и без подобострастия к Третьему отделению», – подумал о посланнике Лопухин. Ему нравились такие люди. Не нравилось другое: до сих пор не было никаких внятных мыслей по поводу заговора. Кто участники? Когда начнут действовать? И что предпринять в ситуации незнания – спокойно и терпеливо дожидаться первого хода противника?
Как бы он не стал последним…
Ехать, однако, надо было. Лично проверить. При малейших сомнениях в надежности охраны немедленно телеграфировать Розену, чтобы прислал караул из морпехов, и пускай японцы хоть пеной изойдут, безопасность цесаревича дороже. Еропка тоже ворчал, не желая оставаться, но для него, а также для несгораемого шкапа не нашлось экипажа. «Переночуешь на корвете, – было ему сказано, – а завтра доставишь в миссию все вещи».
Справится…
Нилу не было сказано и этого, хотя граф видел, какими глазами смотрит мальчишка, как он ждет… Нет
