— А тучек что-то нет и нет, — начал второй заход Колай. — Я, покуда к тебе дошел, весь взопрел.
— То-то и оно, — глубокомысленно возразил Сурок. — Парит. И ласточки низко летают, видишь?
Ласточки действительно носились над самой землей — там маслянисто поблескивала навозная лужа, над которой вились мухи. Тем не менее Колай согласно покивал:
— Дай-то Богиня, пойдет. А то воды не наносишься.
— На твой-то огород и полшапки хватит, — пренебрежительно фыркнул Сурок, — а у меня видал, поля какие? Тут полоть не успеваешь, не то что поливать. Всю прислугу пришлось на грядки выгнать. Стыдно сказать, жене самой пол мести приходится!
Колай сочувственно поцокал языком. Рыска покраснела, пытаясь удержать подступающий к горлу смех. Ужас какой — пол подмести! Девочка это даже за работу не считала, знай веником махай, о своем думая. А помои, наверное, Сурок по ночам выносит, чтоб никто его позора не видел!
— Ы-ы-ы… — все-таки вырвалось сквозь зубы.
— Она что у тебя — немая? — изумился хуторянин.
— Что ты, брат! — Отец растянул губы в льстивой улыбке, незаметно щипая Рыску за бок. — Просто стесняется. А обычно щебечет весь день как птичка!
— Мне птички без надобности, — отрезал Сурок. — И так дармоедов полон дом. Эй, козявка, ты прясть умеешь?
— Да, — пискнула Рыска, понимая, что следующий щипок будет куда чувствительнее.
— А коров доить? Блины печь?
— Умею.
— Взять тебя, что ль, жене в помощь… — в раздумье протянул Сурок, как будто не за тем вызвал Колая по самому пеклу.
— А чего? И возьми! — оживился тот. — Хорошая девчонка, послушная! А уж работящая…
— Ну не зна-а-аю… — Сурок еще пристальней вперил в Рыску маленькие лупатые глазки, казавшиеся двумя черничинами на круглой розовой тарелке. — Я вообще-то уже привез из Вилок одного сопляка. Мальчишка, правда, и такой жук, что пороть не перепороть…
— Тю, с этими сорванцами одни хлопоты! — подхватил Колай. — Так и норовят то в лес, то на рыбалку улизнуть. То ли дело девочка: и уберет, и младенчика понянчит, и обед сготовит…
Рыска фыркнула и тут же ойкнула, схватившись за попу.
— Время уж больно тяжелое, — продолжал гнуть свое Сурок. — Сами пустыми щами перебиваемся, и те на крапиве. А тут еще один рот, и плати ему вдобавок…
— Что ты, Викий, мы же родня! — с деланым возмущением замахал руками Колай. — Какая плата? Пусть просто поживет у тебя, ума наберется.
— Да как-то оно… неудобно, — так же фальшиво возразил Сурок. — Тебе, поди, тоже лишние руки в хозяйстве не помешают.
— Сколько там пока того хозяйства! — Колай многозначительно выделил «пока» — мол, со временем разбогатею почище тебя. — А потом, глядишь, и сын подрастет…
Сурок с нажимом поскреб нос.
— Ну давай хоть долг прощу, — неохотно предложил он.
— Можно, — с плохо скрываемой радостью согласился Колай и подтолкнул Рыску к брату, пока тот не передумал.
Родичи снова на миг сплели и вытерли руки.
— Эх, и рад бы с тобой поболтать, но дела, дела… — многозначительно вздохнул Сурок.
— Мне тоже до темноты ограду починить надо, а то вечно чужие собаки забегают, цыплят давят, — заторопился Рыскин отец. — Ну и жирные у тебя нынче вороны, брат! Аж в короб не вмещаются.
— Ага, — «не заметил» намека хуторянин. — Ну, бывай здоров!
— И тебе не болеть. — Колай кинул еще один завистливый взгляд на короб, напоследок погрозил Рыске пальцем и ушел со двора.
Когда за братом закрылись ворота, Сурок высунулся за угол и повелительно гаркнул:
— Эй, Цыка! Подь сюда!
Батрак, рубивший дрова, чуть не попал себе по колену. Выругался, глубоко вогнал топор в колоду и поспешил на хозяйский зов.
— Короб — в погреб, — отрывисто велел Сурок. — Девчонку-к женке. Пусть покажет ей, чего да как.
— Ага. — Парень ухватился за плетеные ручки и с натугой поволок урожай к заднему крыльцу.
Рыска, поколебавшись, робко двинулась следом. Без отца, какого-никакого, а знакомого, у нее противно засосало в животе. Дома хоть на печь забиться можно, там и кошка ласково мурчит, и сушеными яблоками вкусно пахнет… здесь же все чужое, равнодушное и оттого еще более страшное.
Батрак коленом пнул дверь и скрылся в сенях. Чем дольше девочка ждала на пороге, тем неуютнее ей становилось. Может, надо было зайти вместе с Цыкой? Но ведь он ничего ей не сказал… Люди, работавшие во дворе, не обращали на девочку никакого внимания. Только черный петух, где-то растерявший полхвоста, с подозрительным кококаньем прохаживался рядом, заставляя Рыску жаться к крыльцу. А в доме кто-то ругался, громко и визгливо. Не то на нее, бестолковую девчонку, не то друг на друга — чуть позже Рыска различила несколько голосов: два или три женских и редкий, огрызающийся, мужской. Потом что-то бухнуло, голоса разом смолкли, и девочка услышала приближающиеся шаги.
Женка, левая жена, которую брали сразу после рождения ребенка у правой, первой, распоряжалась слугами, сама мало чем от них отличаясь. Если жену просватывали из богатой и знатной семьи, то женками обычно становились бесприданницы, вдовы или перестарки. Порой, напротив, жену навязывали родители и положение, а женку выбирали по любви. Но Сурок даже в юности предпочитал романтике удачную сделку, и сейчас на крыльцо вышла некрасивая, жилистая, рано состарившаяся тетка в простом полотняном платье и заляпанном переднике.
— Ты, что ль, новая работница?
Девочка безмолвно кивнула.
— Пошли, — хмуро, думая о чем-то своем, велела женка. — Масло сбивать будешь.
— А это как? — растерялась Рыска. Коза-то у ее родителей была, но молока едва хватало на творог или сыр — ими да хлебом семья и кормилась. Какое там масло, сметанки бы в щи по праздникам!
— Сейчас узнаешь. — Тетка провела девочку через просторные сени, заставленные разнообразными мешками, бочками, кадушками, и, велев хорошенько вытереть ноги о расстеленную у порога тряпку, впустила в кухню. Рыска боязливо огляделась — ого! Да у ее отца весь дом меньше! Печь такая, что целого теленка зажарить можно, потолок высоченный, только кочергой и достать. И пахнет тут вовсе не крапивными щами, а маковыми рогульками, вон стынут на столе под тонким полотенцем. Девочка сглотнула набежавшую слюну и отвернулась, тем более что потчевать ее никто не собирался.
Работа оказалась тяжелой, но несложной. Маслобойку — подвешенный к потолку ящик, похожий на детский гробик, — полагалось раскачивать за веревку, пока руки не устанут. И потом тоже. Плеск внутри постепенно сменился вязким чавканьем, потом вообще стих. Рыска сгорала от любопытства, что же там получилось, но женка сунула ей кружку с ячменем и отправила кормить птицу. Тут девочка оплошала: черный петух, увидев вместо рослой птичницы какую-то малявку, нагло порхнул прямо на кружку и выбил ее из рук. Зерно желтой полосой перечеркнуло крыльцо. Сбежавшиеся куры и утки кинулись его клевать и драться за место у слишком маленькой кормушки. Вырванные перья поднялись выше стрехи, на истошный ор выскочила какая-то девица и обругала Рыску безрукой дурой. Ногами распинала птицу, расшвыряла зерно подальше, подобрала кружку и вернулась в дом. Девочка опять осталась на крыльце, глотая слезы и боясь показаться женке на глаза. Полдня не проработала, а уже провинилась!
— Куда ты там запропастилась, лентяйка? — выглянула в окно хозяйка. — Иди картошку чисти!
Рыска робко, бочком прошмыгнула в дверь, ожидая нагоняя, но женка возилась у печи, свирепо пыхающей паром, и только махнула девочке на стоящую возле помойного ведра корзину:
— Да срезай потоньше и глазки хорошенько выколупывай! А то знаю я вас…
Девица, наоравшая на Рыску, сейчас ловко крошила луковые перья, широкими взмахами сметая зеленые колечки в миску. Из-под чистенькой косынки, завязанной не под подбородком, а сзади, как у городских, выбивались рыжеватые вьющиеся прядки.
