– Идемте тогда за мной, а ты, Василиса, скажи Прасковье Лукинишне, что обед отменяется, пущай сразу к ужину накрывает!
Заперлись чародеи в покое и беседуют вполголоса, только слыхать, как Финист иной раз воскликнет с изумлением; «Вот те раз!.. Вот ужо не подумал бы!.. Эдак все складно выходит!»
И не подслушать толком – воевода, дабы челядь в соблазн не вводить, пристроился в светлице у окна шелом свой парадный от ржи оттирать. Пока Прасковья Лукинишна углядела да крик подняла, – он всю занавесь успел рыжим да черным испакостить.
Спросила я у воеводы про чародеев – не знает ли, что они там за совет держат, по какой нужде собрались? Черномор только плачами пожал:
– Да они часто собираются, у всех по очереди, опытом колдовским обмениваются. В прошлый раз Кощей к Финисту ездил, вернулся пьяный сверх меры, утром ничего вспомнить не мог, только воду пил кадушками. Потом люди верные донесли, что кто-то на реке Смородине шесть мостов кряду поставил, к избушке Бабы Яги ноги курьи приделал, мечом-кладенцом вековой лес положил, коня среброгривого у царя Берендея спер и путника проезжего козленочком обернул. Мосты да ноги убрали, козла расколдовали, а коня так и не нашли, пришлось деньгами в складчину отдавать. Решили больше у Финиста не собираться, уж больно он потчевать горазд…
– А кто из чародеев самый могучий?
Воевода, чуть Прасковья Лукинишна отлучилась, на шелом поплевал – и цоп за занавесь – все одно стирать.
– Всех сильнее Кощей, ему любое чародейство подвластно. Ворон, Финист и Вольг по силе примерно равные, да у каждого сила своя: Ворон больше со временем да премудростью книжной дело имеет, Финисту ветер да огонь покорны, Вольг тьмой ночной да зверями лесными ведает.
У меня вопросы ровно горох сушеный из мешка худого посыпались:
– А Марья Моровна? В чем ее сила? Как она Кощея полонить сподобилась, ежели он ни одному чародею Лукоморскому не уступит?
Покосился на меня воевода:
– И откуда ты что прознала, Василиса Премудрая?
Мне от воеводы таиться нужды нет, крутить да ворожеей прикидываться не стала:
– Прасковья Лукинишна рассказала.
– Вот уж, где язык не в меру ретивый… – качает головой Черномор Горыныч. – Ну да ладно, все равно рано или поздно выведала бы, не от стряпухи, так от кого другого. Кощей про то вспоминать не любит и нам заказал при тебе говорить, но коль уж прознала, доскажу: хитростью да обманом Марья Моровна Кощея пленила, в гости зазвала, а там сонным зельем и подпоила. В честном бою она против него не выстоит, да с нее станется в спину ударить. Чародейкой ее назвать язык не поворачивается – ведьма треклятая, силу из смерти черпает. Прочих чародеев поодиночке шутя раздавит, с двумя намается, троих же обойдет сторонкой.
– Что ж они всем скопом ее не изловят и к ответу не призовут? – подивилась я.
– Посидела бы сама так-то в темнице, в оковах железных…
– То-то и оно, что укрылась где-то Марья Моровна, сбежала от гнева чародейского, с той поры ни слуху о ней, ни духу. Подозрительно сие зело, чародеи давно голову ломают, как бы это ее, злодейку, сыскать да изловить, пока не удумала чего. Цепочки серебряные у них на шеях видела? То знаки братства чародейского. Ежели кто из собратьев в беде великой окажется, на цепочке кровь проступит. Они уж давно дружбу промеж собой водят, ан цепочки только в прошлом году вздели, после того как Кощей в темницу угодил, – мало ли еще какая беда приключится.
Вижу я, что из воеводы ничего больше не вытянешь – сам толком не знает, зачем Кощей чародеев вызвал.
Припомнила я, что есть у меня письмецо заветное, батюшкино, велела Матрене котомку со двора принесть. Она и венок заодно прихватила, в углу поставила. Ничего себе венок, веселенький такой. В котомке пирожки да пряники домашние, – небось нянюшка собирала, знала, чем меня порадовать. Я Матрену пряником угостила, сама же за письмецо скорей схватилась. Батюшка самолично писал, по почерку корявому видать:
И печать канцелярская в углу приложена. Ну, батюшка, ну, уважил-потешил, слов нет!
Затянулся совет чародейский. Солнце землю краешком погладило, а они все не выходят, за стол накрытый не садятся. Стряпуха не утерпела, постучалась:
– Костюшенька, я тебе супчика куриного принесла, отведай, касатик! Дела делами, а желудок-то пошто голодом морить, он у тебя и так слабый…
Из-за двери как захохочут на три голоса, а Кощей как выскочит, как гаркнет с досады:
– Ты что это, карга старая, меня перед коллегами срамишь?! Я тебя сейчас саму курицей оберну и в щах съем!
– Принести тебе щей, Костюшенька? – засуетилась бабка. – Сейчас сбегаю разогрею…
Кощей дверью хлопнул – у Прасковьи Лукинишны миска на подносе так и подскочила, плеснула супчиком.
А запах-то от кушаний в щелку проскользнуть успел, перебил чародеям настроение рабочее, из покоя выманил.
Расстаралась стряпуха – стол от яств так и ломится, в центре лебедь печеный яблочко в клюве держит, в бутыли обомшелой вино столетнее, янтарное, играет.
У Финиста слюнки потекли.
– Люблю я к Кощею в гости ходить! В кои-то веки попотчуюсь всласть, а то мою скатерть-самобранку моль побила, и как раз то место, где при развороте водка являться должна, вот горе-то!
Ворон бровь седеющую поднял, на меня с хитринкой глянул:
– Что водка, вот ежели мне Василиса из своих рук чарку уксуса поднесет, слаще меда покажется!
Вольг его локтем подталкивает:
– Ты на чужих жен поменьше засматривайся, старый пень, а то как бы в Кощеевой руке мед уксусом не обернулся!
«Да, – думаю, – с такими шутниками без привычки за стол садиться боязно, – так-от подтрунивая, засмущают до смерти». Притулилась тихонечко рядом с мужем – он, знаю, в обиду не даст.
Чародеи вино столетнее по чашам разлили, за хозяина да хозяйку подняли, как обычай того велит.
Финист чашу осушил – пуще прежнего развеселился, мужу моему подмигивает:
– А знаешь ли ты, Кощей, что опосля седьмой свадьбы, да еще на Василисе-красе, прошел в народе слух, будто сила твоя – в яйцах?!
Я пирожок жевала – поперхнулась. Прасковья Лукинишна меня по спине хлопает, Финиста бранит:
– Да как у тебя, окаянного, язык повернулся – таку непотребщину при дитятке безвинном ляпнуть! Не слушай его, Василисушка, он охальник известный, при нем и покойник в гробу покраснеет да сам крышкой накроется!
Вольг да Ворон хохочут безудержно, Кощей сквозь смех друга журит:
– Ты, Финист, завсегда найдешь чем нас потешить, за столом тем паче…
– Я-то тут при чем? – оправдывается Финист, а у самого глаза хитрющие! – Народ придумал, с народа и
