— Нет, вот так: Como se llaman los hombres malos, los jefes de la Consuela?
На коричневом лице отразилось понимание, и индеец вынул из своего мешка отрезок завязанной узлами веревки из древесных волокон. Развязывая каждый узел, он произносил имя: Фуэнтес, Кальдерон, Гарса, Ибанес. Кевин посмотрел на список.
— О'кей, нашел Антонио Фуэнтеса. Давай, Тонто, поедем и зададим им жару.
Они поднялись на лифте на двадцать третий этаж. Индеец был очень спокоен, Кевин, напротив, от нетерпения пританцовывал и насвистывал. Когда лифт остановился, они вышли и направились по коридору, глядя на двери, пока не нашли ту, на которой позолоченными буквами значилось «Консуэла Холдинг». Зайдя внутрь, Кевин огляделся по сторонам, и увиденное его разочаровало. Вообще-то его знакомство с хищническими транснациональными компаниями сводилось к тому, что он видел в кино, но эта контора выглядела захудалой по сравнению с банковским офисом его отца. Когда они вошли в приемную, сидевшая за стойкой симпатичная секретарша-кубинка с длинными ногтями цвета лаванды говорила по телефону. Она подняла голову, сказала что-то в телефонную трубку и нажала кнопку.
— Чем могу помочь?
— Ага, — сказал Кевин, — мы хотим встретиться с Фуэнтесом.
На вопрос «А вы договаривались о встрече?» Кевин ответил руганью. Секретарша пригрозила вызвать охрану, но пока она судорожно нажимала кнопки телефона, парнишка схватил индейца за руку и прошел с ним во внутреннюю дверь. За ней оказался маленький коридорчик, потом еще одна дверь, которая вела в просторный угловой офис, из окон которого открывался вид на залив. За большим письменным столом из красного дерева сидел низкорослый смуглый мужчина с густой седой шевелюрой, в очках с толстыми линзами в роговой оправе.
Кевин с порога набросился на него с обвинениями, заявив: дескать, всем прекрасно известно, чем они тут занимаются, что вырубка влажных тропических лесов незаконна, тем более в заповеднике Паксто, и что этот человек (тут он ткнул пальцем в индейца) является живым свидетелем их преступных деяний, и если понадобится, они и в ООН обратятся, и пикеты организуют, и демонстрацию проведут…
Спустя три минуты, которых ему хватило, чтобы произнести гневную проповедь насчет того, что судьба планеты важнее корпоративных прибылей, Кевина выставили. При этом человек за столом вообще не произнес ни слова, он лишь смотрел на двоих незваных гостей без всякого выражения, разве что с легкой скукой в глазах, какая бывает у человека, ожидающего поезд. Потом в офис вошли трое рослых мужчин в сине-серой униформе и заявили, что все должны покинуть помещение. Кевин сказал, что он не уйдет без письменной гарантии того, что все незаконные вырубки в заповеднике Паксто будут прекращены. Тут один из охранников схватил его за правый рукав и запястье и сделал что-то, причинившее Кевину такую сильную боль, что он опустился на колени и был вынужден сконцентрироваться на том, чтобы не обмочиться. Индейца никто не тронул. Впрочем, он-то, не рыпаясь, дал себя вывести, в то время как Кевин орал, дергался и сыпал угрозами, выполнить которые было, разумеется, не в его силах.
Когда он гнал машину назад, в Кокосовую рощу, его пострадавшее запястье продолжало болеть, не говоря уж о том, что в лифте один из церберов пару раз съездил ему по почкам, но молодой человек все равно ощущал подъем, какого уже давно не испытывал. Фашисты наконец показали свое истинное лицо, он столкнулся с насилием и жестокостью, которые подтверждали то, что до сих пор было для него областью фантазий. Жаль, конечно, что не пролилась ничья кровь, но и побитая физиономия способна вызвать сочувствие и симпатии, а они и есть ключ к реальному политическому действию.
Пока он ехал, его гибкий ум извратил события недавнего прошлого, и он сам поверил в то, что якобы на лице Фуэнтеса вместо презрительной скуки появился страх и что тот вместо высокомерного молчания попытался оправдать свои гнусные преступления. Да куда ему — Кевин буквально уничтожил его своими блестящими доводами, которые как раз сейчас он обдумывал. Да, а когда охранники попытались его вывести, он показал им несколько приемчиков из арсенала боевых искусств, а к индейцу этим фашистам даже прикоснуться не удалось — он уклонялся от них с помощью диковинных движений, такие только в джунглях и увидишь. Короче говоря, они покинули офис победителями, с гордо поднятой головой, как двое героев, предпочитающих реальные действия болтовне.
Тут он бросил взгляд на маленького человека, сидевшего рядом с ним. Вот с ним проблема: если привести его обратно, то его затащат в усадьбу, где многие захотят с ним поговорить. Луна знает испанский, профессор тоже, а это может все испортить. Но, с другой стороны, зачем везти его обратно? Кто вообще знает, что на уме у индейца?
Кевин свернул с набережной на Мак-Фарлэйн и тут увидел, что стенда перед библиотекой уже нет — видимо, девчонки позвали Скотти, и он заехал за ними на грузовике. Но Кевин все равно припарковался на прежнем месте, вышел из кабины и сказал индейцу:
— Vamanos, tenemos buscar las mujeres. Надо пойти поискать женщин.
Он обошел машину кругом и открыл дверь со стороны пассажира.
— Ну давай, приятель, ищи, vamos, обойди с другой стороны. Там посмотри. Busca alli.
Жестом объяснив глупому индейцу, чтобы тот обошел здание с восточной стороны, и, дождавшись, когда тот уйдет, Кевин зашел в здание и выждал, озираясь по сторонам, секунд тридцать, успев за это время придумать объяснение: «Черт, я же не знаю, куда он подевался. Вас не было, мы стали вас искать, я зашел в библиотеку, а этот парень пропал, как сквозь землю провалился. Где мне было его искать?»
Когда он въехал на территорию усадьбы, все высыпали ему навстречу, хотя после того, как выяснилось, что индейца с ним нет, настроение изменилось, и его рассказ не произвел на них особого впечатления. А Луна и вовсе взбеленилась: если обычно, особенно в присутствии Руперта, она все-таки придерживала язык, то уж на сей раз отвела душу, не стесняясь в выражениях. Кевину было заявлено, что он безответственный, тупой, ленивый, лживый, безнадежный кусок паршивого дерьма, бездарно упустивший лучший шанс на удачу, который вообще мог им выпасть, — живого свидетеля безобразий, творимых в дождевых лесах. Человека, о котором они могли бы писать статьи! Человека, который мог бы выступать с ними на телевидении. Это ж подумать только! Индеец проделал путь в три тысячи миль, причем большую часть пути на каноэ, чтобы спасти свой лес и свой народ, преодолел немыслимые препоны, избежал неописуемых опасностей — и все для того, чтобы, добравшись до западного мира, нарваться здесь на самого тупого кретина, какого только можно было найти!
Она изрыгала поток ругательств невесть сколько времени, Кевин, не имея оправдания, непристойно отбрехивался, Руперт то и дело безуспешно пытался вставить хоть слово, Скотти взирал на происходящее с презрительным удовлетворением, профессор выглядел озадаченно, а по лицу Дженни медленно текли слезы, пока Кевин, потеряв терпение, не запустил цветочным горшком в стену. В молчании, которое последовало за этой его выходкой, он, не прекращая ругаться, вышел вон и удалился в их с Дженни коттедж, громко хлопнув за собой дверью.
— Он должен уйти, Руперт, — сказала Луна вслед ему. — Он ленивый сукин сын, ничего не делает, только валяется и курит травку и портит нам репутацию, а уж эта последняя выходка совершенно непростительна. Иисусе! Мы могли бы столько узнать от него, мы могли приютить его…
Она подняла глаза к небесам и в раздражении сжала кулаки (зрелище было не из приятных), после чего обратилась к Руперту:
— Итак? Скажи, пожалуйста, можем мы избавиться от него?
— А как насчет Дженни?
Это сказал Скотти, и Луна наградила его сердитым взглядом.
— А что Дженни? — торопливо сказала она. — Никто не имеет ничего против Дженни.
Дженни шмыгнула носом и мрачно сказала:
— Я здесь без Кевина не останусь.
— Что сделано, то сделано, Луна, — произнес Руперт в своей спокойной, сводящей с ума манере. — И если уж мы, горстка единомышленников, не можем ужиться друг с другом, то чего ждать от целого мира? Разве не так, Найджел?
— Именно, — ответил, помолчав, профессор Кукси, после чего извинился и удалился в свой кабинет.
— Что ж, — сказал Руперт, — давайте сделаем паузу и успокоимся, хорошо? Дженни, не могла бы ты… э-э… заняться этим растением?
