Шумит и пенится сердитоИ быстро катится река.Кустами берега покрытыИ зарослями тростника.Кто это, голову грустно понуря,Смотрит с обрыва в водоворот?Перебирая струны чонгури,Девушка в белом громко поет:«Насытишься ли ты, злоречье?Не насмехайся, не язвиНад каждым мигом нашей встречиИз зависти к моей любви.Зачем, поверив лжи бесстыдной,Ты до того, мой друг, дошел,Что преданности очевиднойТы голос злобы предпочел?Зачем не изучил заранеМой образ мыслей, сердце, нрав?Зачем мне расточал признанья,Чтобы убить, избаловав?Зачем согнул мою гордыню,На муку сердце мне обрек?Зачем бесплодием пустыниДохнул на юности цветок?Я верую: моя кончина —Переселенье в мир иной.Уверившись, как я невинна,Ты в небе встретишься со мной».Она умолкла. И нежданноВ словах, затихших над волной,Узнал я голос Кетеваны,Чарующий и неземной.Шорох паденья скоро разнесся —Страшный и неотвратимый удар.Девушка бросилась в воду с утеса,Крикнув пред смертью: «Мой Амилбар!»
1835
Сумерки на МтацминдеЛюблю твои места в росистый час заката,Священная гора, когда твои огни Редеют, и верхи еще зарей объяты,И но низам трава уже в ночной тени.Не налюбуешься! Вот я стою у края.С лугов ползет туман и стелется к ногам.Долина в глубине как трапеза святая.Настой ночных цветов плывет, как фимиам.Минутами хандры, когда бывало туго,Я отдыхал средь рощ твоих и луговин.Мне вечер был живым изображеньем друга.Он был как я. Он был покинут и один.Какой красой была овеяна природа!О небо, образ твой в груди неизгладим.Как прежде, рвется мысль под купол небосвода,Как прежде, падает, растаяв перед ним.О Боже, сколько раз, теряясь в созерцанье,Тянулся мыслью я в небесный твой приют!Но смертным нет пути за видимые грани,И промысла небес они не познают.Так часто думал я, блуждая здесь без цели,И долго в небеса глядел над головой,И ветер налетал по временам в ущельеИ громко шелестел весеннею листвой.Когда мне тяжело, довольно только взглядаНа эту гору, чтоб от сердца отлегло.Тут даже в облаках я черпаю отраду.
