Записки генерала-еврея
Последние мои думы
и слова посвящаю памяти
моих незабвенных родителей
и многострадальному еврейскому народу.
М.В. Грулев. Записки генерала-еврея, М.: Кучково поле; Гиперборея, 2007.
Я родился и вырос в еврейской семье, в черте еврейской оседлости, отделявшей евреев, казалось, непроходимой пропастью от всякого доступа к какой бы то ни было карьере государственной службы. И, однако, волей судьбы, я стал генералом генерального штаба, на пути занять место временно- исправляющего должность военного министра (в 1909 г.) и ездить с докладом к Николаю II...
Всё это не в какое-нибудь кипучее время революционных переворотов, а в эпоху наибольшего успокоения и блеска самодержавной власти, - когда евреев на пушечный выстрел не подпускали не то что к генеральским лампасам, а даже и к ефрейторским «лычкам», - когда даже при приёме в некоторые учебные заведения встряхивалось происхождение чуть ли не до второго и третьего поколения.
Если отмечаю эту превратность судьбы, как исходный пункт моих воспоминаний, в самом начале моих записок, то делаю это отнюдь не с целью заинтриговать читателя интересными метаморфозами, а для того, чтобы отметить, мимоходом, насколько в разное время изменчивы были взгляды творцов нашей внутренней политики и насколько, в конечном итоге, бессильны все эти законодательные потуги, пытающиеся пошехонскими запрудами задержать могучий поток жизни.
Одушевляет меня и другая цель дать в печать эти записки. Моя сознательная жизнь не только зародилась, но и получила первоначальное развитие в еврейской среде, в заплеснелых условиях недоброй памяти черты оседлости. А затем дальнейшая моя жизнь развернулась в совершенно другой среде, при совершенно иных понятиях и взглядах и при другой обстановке. Это обстоятельство ставит меня, до известной степени, вне и выше тех и других социальных перегородок со всеми их предвзятыми взглядами и предрассудками и даёт возможность, даже при скромной наблюдательности, осветить критическим анализом хорошие и дурные стороны в этих противоположных социальных лагерях.
Скажут, пожалуй: «А голос крови? А прирождённые симпатии и антипатии?»
Слов нет, эти данные неизбежно тяготеют над нашими суждениями и взглядами. Однако не так уж неотвратимо, как это кажется, и, во всяком случае, их влияние умеряется умственной зрелостью, настойчивой объективностью и естественной для каждого нормального человека врождённой любовью к правде, - в особенности, когда все счёты с жизнью покончены и приходится подводить итоги.
Самое важное, что я старательно и неусыпно держал всегда под светом моей совести, - это было то, что по мере сил я боролся, пассивно или активно, против несправедливых обвинений и гонений на евреев. Следуя, вот в этих случаях, «голосу крови» и велениям сердца, я, в то же время, видел в такой борьбе сокровенное и разумное служение России, моей Родине, по долгу совести и принятой присяги.
За пятьдесят лет моей литературной, публицистической и служебной деятельности я этому знамени никогда не изменял.
Двадцать лет жизни в тесной еврейской среде были, правда, достаточны для того, чтобы детская и юношеская восприимчивость впитала в себя не только сокровенную любовь ко всему родному, но и немало еврейских суеверий и предрассудков того времени. Но разве, с другой стороны, пятьдесят лет последующей зрелой жизни в другой среде, при совершенно иных социальных условиях, недостаточны для того, чтобы эти предрассудки рассеялись, как туман при ярком свете, оставив в тайниках сердца доподлинно лишь голос крови, - врождённую любовь и жалость к своему многострадальному народу? [1] Разве эти пятьдесят лет умственной и трудовой жизни, при новом мировоззрении, недостаточны, чтобы сроднить с новой средой, претворить в ней впечатления детства и заложить прочный фундамент вполне сознательного влечения к новым идеалам, понятиям и взглядам?
Теперь, на склоне семидесяти двух лет, наступило время подводить итоги, - итоги двум полосам моей жизни. Для одной я постараюсь быть беспристрастным повествователем и критиком еврейской жизни конца 60-х и начала 70-х годов, - когда-то воспетых мною в стихах на древнееврейском (библейском) языке. Вторая полоса моей жизни даёт мне возможность поведать много интересного совершенно из другой области, - из того, что я видел, слышал и сам творил, как активный деятель, по своему служебному положению и по своей литературной и публицистической деятельности, начиная от «Голоса» Краевского и кончая «Общим Делом» В.Л. Бурцева.
Чтобы не витать вне времени и пространства, я должен сказать несколько слов о времени и месте моего рождения. Это - отнюдь не для того, чтобы запечатлеть в анналах истории основные данные, касающиеся моей персоны, а чтобы рассказать попутно, как определялись акты рождения среди евреев в прежнее время, и что стало в наши дни с моей родной колыбелью, гор. Режицей, Витебской губернии, превратившейся в какую-то Латгалию, даже вне пределов России.
Точно определить время рождения в еврейской среде не так просто, как это бывает при метрических записях в церковных приходах или в гражданских учреждениях. Прежде всего у евреев нет обычая праздновать день рождения, - ни вначале, ни впоследствии. В библейской литературе проводится даже мысль, что выделение дня своего рождения есть акт нескромности: все мы рождаемся ничтожными, и только в дальнейшем или заслуги в жизни делают нас достойными внимания, или же мы проходим наш жизненный путь, как незаметные тени. По этому одному уже ясно, что акт рождения ребёнка не связан какой-нибудь регистрацией религиозного или юридического характера. Конечно, русские власти, в своих видах, завели впоследствии казённых раввинов, которые должны были регистрировать гражданские акты у евреев; но так как институт казённых раввинов имел чисто формальный характер, то все их акты были довольно проблематичны. Так шло дело до введения всеобщей воинской повинности в 1874 г., связанной, как известно, с определённым возрастом. Тогда от евреев потребовали представления посемейных списков, определение возраста по наружному виду и пр.
Но если у евреев не было юридических или религиозных актов, определяющих день рождения ребёнка, то были другие бесспорные данные, определяющие возраст - по крайней мере, для мальчиков: это - день наступления религиозного совершеннолетия, когда мальчику исполнится 13 лет («бар мицве»). В религиозном сознании евреев внедрена уверенность, что до 13 лет за грехи мальчиков ответственны родители, а с 13 лет мальчик сам отвечает за свои грехи и поступки. День религиозного совершеннолетия мальчика, нечто вроде первого причастия у католиков и лютеран, почитается домашним праздником: приглашаются гости, и виновник торжества - не знаю, как теперь, а так было в годы моего детства - должен блеснуть в кругу знакомых специальной диссертацией из талмуда («дроше»), нарочито приготовленной к этому дню под руководством «меламеда» (учителя).
