— Я мог бы позвать миссис Честер, она бы спала в комнате для гостей, поближе к тебе.
— Мне никто не нужен. Я пока еще не инвалид.
— А если я…
— Рурк.
— А?
— Иди домой.
Через несколько минут Эвелин услышала, как за ним закрылась входная дверь. Она по-прежнему сидела в кресле, откинув голову на спинку. Да, конечно, глупо печалиться, с самого начала Эвелин знала о силе амбиций Рурка. Этот красивый, обаятельный, легкий человек жаждал гораздо большего от жизни, чем имел, — больше власти, больше успеха, и если бы было возможно, он хотел бы владеть всем миром.
Эвелин усмехнулась: а разве она сама не такая же?
Когда они впервые встретились, именно эта жажда и привлекла к нему ее внимание. Всякий раз, вспоминая, с каким самоуверенным видом он явился в офис фирмы, безвкусно одетый, с сияющей дерзкой улыбкой на лице, ей хотелось смеяться. Этот беззастенчивый юнец имел наглость фамильярно говорить с ней. С ней!
О да, конечно, он был нахалом. Но под внешней дерзостью она заметила его ум, огонь и решила рискнуть — сделать ставку на интуицию.
И за двенадцать лет Эвелин ни разу об этом не пожалела. Рурк Фэллон оказался прекрасным учеником, жадным к учебе, решительным. Он все быстро схватывал, вникал в предмет настолько глубоко, что приходилось только удивляться.
К тому же парень был умен, проницателен и, внимательно наблюдая за другими, постепенно избавлялся от грубых привычек, шлифовал манеры и внешность. Рурк употребил всю волю, чтобы сделать себя человеком, с которым стали считаться, и быстро поднимался по лестнице успеха.
Она восхищалась им.
Эвелин вздохнула, тронула пальцами седину на висках. Откровенно говоря, будь он ее собственным сыном, она не могла бы еще больше обожать Рурка и гордиться им. Временами она лелеяла тайную надежду, что он женится на одной из ее приемных дочерей.
Но такого не случилось, да может, и к лучшему. Мэделин слишком эксцентричная, безалаберная — она не для тонкого вкуса Рурка, а Китти — тихая и неуверенная. Рурку нужна сильная женщина, с умом, глубокая, волевая, энергичная, обладающая качествами, которые были у него самого.
Ну что ж… Неважные дела. Все сходилось к тому, что никто лучше Рурка не смог бы заменить ее на посту президента.
Понимая, что мысли завертелись по кругу, Эвелин поднялась из кресла и прошла в спальню, выключая за собой свет.
«Приятно снова оказаться дома», — подумала она, входя в просторную комнату. С удовольствием окинула взглядом широкую кровать, высокий комод на ножках. Очень симпатичный диван в нежно- персиковых, коралловых и зеленоватых тонах морской пены. После четырех тревожных дней, когда ее щупали, тыкали, просвечивали рентгеном, рассматривали, после дней, проведенных в приятных, но стерильных апартаментах больницы, быть среди собственных вещей так хорошо.
А может, ей хорошо потому, что теперь она точно знает, что ее ждет. Никакой неопределенности.
Эвелин прошла через гардеробную к встроенному шкафу. Через полтора часа, уже приняв душ и одевшись в атласную ночную рубашку цвета слоновой кости и халат, вернулась в спальню. Подошла к небольшому письменному столу у окна. На нем лежал ее дневник, большого формата, обтянутый синей кожей. Улыбнувшись, тронула кончиками пальцев свои инициалы и цифры, выбитые золотом на обложке.
Сорок один год подряд для нее было лекарством — писать в дневнике о событиях и чувствах. После смерти родителей ей предложил делать это ее добрый священник. Для десятилетней девочки, испуганной, убитой горем, дневник служил спасением. Многие годы он давал ей силы, чтобы преодолеть невероятные трудности, да и сейчас помогал разобраться кое в чем.
Эвелин села за стол, открыла тетрадь на первой пустой странице, взяла ручку с позолоченной подставки и принялась писать.
Эвелин перестала писать. Невидящим взглядом уставилась на кончик пера. Удрученно застонав, закрыла глаза и прикусила нижнюю губу. Несколько секунд она сидела неподвижно, с напряженным лицом.
Затем открыла глаза, посмотрела на свое отражение в оконном стекле, и вдруг зрачки ее вспыхнули, подбородок вздернулся, она снова взялась за перо.
На западном побережье Сара Андерсон вошла в офис своей фирмы «Отражение». Он располагался в престижном районе, в башне Уинтроп, в центре деловой части Лос-Анджелеса. Четырехкомнатный офис стоил ей кучу денег, но для ее бизнеса это очень важно.
Одна лампа в приемной горела постоянно по ночам, отбрасывая тусклый круг света на восточный ковер и элегантную мебель. Густой ворс поглощал шаги Сары, когда она медленно шла через комнату, шурша шелком длинного, до щиколоток, платья.
Она не стала зажигать в офисе верхний свет, ограничившись настольной лампой. Бросив вышитую бисером сумочку, Сара опустилась в кожаное кресло. Упершись локтями в стол и обхватив голову руками, принялась массировать затылок.
— Тяжелый вечер?
Сара вздрогнула, подняла глаза и увидела Брайена Нили, он, ссутулившись, стоял на пороге, разделявшем их кабинеты. Брайен небрежно оперся плечом о косяк, его лицо поэта и карие, как у спаниеля, глаза излучали тепло.
Как всегда в нерабочее время, он был в потертых джинсах, поношенном спортивном хлопчатобумажном свитере, а его выжженные солнцем светлые волосы пребывали в полном беспорядке, будто он только что прошелся по ним пятерней. Сара легонько улыбнулась — да, тяжелый вечер. В свои тридцать три года Брайен все еще походил на подростка, и его облик соответствовал сути. Брайен словно плыл по течению, беспечно отмахиваясь от всего, что требовало хоть какой-то ответственности.
