Теперь Ризаль намеревался заняться практикой в лучших глазных клиниках Европы, а попутно изучить политический и общественный строй европейских стран, выяснить основы их прогресса, чтобы перенести все пригодное на родную почву архипелага.
Покинув Мадрид, Ризаль кочует по Европе. Он стремится довести до совершенства свое медицинское искусство, но деятельная мысль толкает его на углубленное изучение все новых проблем.
В 1885 году мы застаем его в Париже неутомимым клиницистом, ассистентом известного окулиста, доктора Веккерта. Через год он уже в Германии — посещает гейдельбергский, затем лейпцигский университеты. Из Лейпцига направляется в Берлин, чтобы работать под руководством знаменитого этнолога Вирхова. Ризаль не прекращает своих упорных медицинских занятий, но в кругу его интересов медицина занимает, быть может, наиболее скромное место.
В длинном списке начатых и часто незаконченных работ Ризаля — статей, планов и набросков исследований — мы почти не встречаем медицинских тем. Отзывы медицинских светил, под руководством которых Ризаль работал в Европе, слава прекрасного врача, привлекшая к нему впоследствии в Гонконге и на Филиппинах десятки пациентов из других стран, свидетельствуют о его высокой квалификации. Но увлекается он не медициной. Ризаль избрал медицину своей специальностью, надеясь, что в качестве врача он сможет принести своему народу наибольшую пользу. Но его привлекают более жгучие социальные проблемы. Уже в Гейдельберге он тщательно изучает психологию, в Лейпциге, затем в Берлине он поглощен этнологией, изучает расовый вопрос. Эти его научные изыскания далеки от сухого академического накопления фактов. Ризаль преследует другую цель — опровергнуть господствующую в буржуазной этнологии теорию «высших и низших рас», теорию, при помощи которой европейские колонизаторы стремятся оправдать и закрепить подчиненное положение колониальных народов.
Еще в школе у Хосе созрело твердое убеждение, что между повелителями испанцами и угнетенными филиппинцами не существует никакой «естественной», расовой разницы. Наблюдения над товарищами по школе привели его лишь к мысли о большей одаренности представителей его угнетенного народа. На его глазах филиппинские школьники блестяще справлялись с трудностями школьной науки, несмотря на более слабую подготовку и недостаточное знание испанского языка.
Ризаль в юношеские годы пришел к мысли об исключительном назначении филиппинцев, о их особых способностях и превосходстве над другими народами. В этой чрезмерной национальной гордости он сам признавался впоследствии своим европейским друзьям, и в первую очередь венскому профессору Ф. Блюментриту.
С Блюментритом, видным этнологом, знатоком малайских народов и древней малайской истории, Ризаль вступает в переписку, не будучи лично с ним знаком. Их тесная дружба, начавшаяся заочно, не прекращается до смерти Ризаля.
Ризаль чувствует все пробелы своего образования, полученного в испанских школах, где теология (учение о боге) заменяла философию и где почти полностью замалчивались новейшие достижения естественно-исторических наук. Эти пробелы он пытается восполнить в немецких университетах.
С жадностью изучает он ботанику и зоологию, ищет разрешения «расовой проблемы» в трудах и исследованиях европейских ученых. Ризаль критически прорабатывает все крупные труды по этнографии и этнологии. Он пользуется каждым удобным случаем, чтобы глубже изучить быт и уклад европейских народов. Он посещает экономически наиболее изолированные сельскохозяйственные районы Германии и Франции, а впоследствии и Швейцарии, сравнивает их с знакомыми ему условиями филиппинской деревни.
Молодой филиппинский ученый приходит к смелым выводам. Он выступает с критикой «расовой теории», доказывая, что разница в развитии отдельных народов определяется не физиологическими признаками, а в первую очередь их историческим прошлым, социально-экономическими условиями их жизни. «Расы существуют лишь для антропологов, — говорит Ризаль. — Для исследователя народов существуют лишь стадии социального развития. Задача этнолога — определить и установить эти стадии. Как мы различаем геологические слои земной коры, так должны мы различать социальные слои в развитии каждой расы».
Борьба против «расовой теории» является для Ризаля борьбой против неравноправного положения колониальных народов. Он подчеркивает диалектику исторического развития каждого народа: «Народы, которые сейчас умственно развиты, достигли этого развития в процессе длительных изменений и борьбы». Свои положения Ризаль подкрепляет историческими примерами, указывает, что представления римлян о древних германцах были не выше, чем суждения современных ему испанцев о тагалах. Даже Тацит восхваляет древних германцев с той философской идеализацией, с какой последователи Руссо видят воплощение своих политических идеалов в общественном строе Таити.
В научных работах Ризаля отражено его стремление пробудить в своем народе чувство национальной гордости, вызвать потребность добиться высших стадий развития, достигнутых европейскими нациями. Ни на минуту не переставая быть преданным сыном Филиппин, патриотом, горящим желанием помочь своей угнетенной стране, Ризаль своими антирасовыми теориями кует филиппинцам оружие пока еще для мирной борьбы за уравнение в правах с другими народами.
«Не касайся меня»
Через несколько месяцев после переезда в Париж, в 1885 году, Ризаль вновь начинает работу над давно задуманным романом из филиппинской жизни.
Желание создать произведение, которое прозвучало бы, как набатный колокол, пробудило бы филиппинский народ от его покорности и спячки и привлекло внимание испанского общественного мнения к ужасам филиппинского колонизаторства, не покидало Ризаля все последние годы.
Он перемежает писание романа с клиническими заметками, везет начатую рукопись в Гейдельберг, Лейпциг и, наконец, в Берлин.
Разнообразные научные интересы не могут отвлечь его от работы над романом. Работая с громадным подъемом, Ризаль в четырнадцать месяцев написал произведение почти в сорок печатных листов.
Написанный с исключительной правдивостью и художественным реализмом роман «Не касайся меня» впервые показал Филиппины, стонущие под властью испанских монашеских орденов, обнажил всю неприглядную картину колониальных нравов.
Длинной вереницей проходят перед читателем представители различных слоев филиппинского общества. С горьким юмором, так напоминающим гоголевский, рисует Ризаль знакомые с детства картины. В письмах к своему другу он писал о романе: «…Все описанные мною случай правдивы и происходили в действительности, я могу представить этому доказательства. В моей книге можно найти много недостатков с художественной стороны (они есть в ней, я не отрицаю этого), но никто не посмеет оспаривать правдивости изложенных мною фактов».
Хорошо знакомый с бытом маленького городка, вернее, селения, где он родился, провинциального центра, где он учился в начальной школе, и, наконец, колониальной столицы, Ризаль с одинаковым мастерством описывает в своем романе всю колониальную жизнь.
В нем показаны неограниченный произвол начальника местной гражданской гвардии, этого маленького тирана населения, вверенного его опеке; попытка районной власти защитить свой административный престиж перед лицом приходного викария; откровенно грубый и жадный гигант падре Ламасо и тщедушный, лицемерный и жестокий падре Сальви — люди, воплощающие могущество католической церкви.
Нарождающиеся прогрессивные идеи, попытка передовой молодежи разбить косность старого поколения филиппинцев, воспитанных в страхе и безропотной покорности монашеству, борьба молодых патриотов с окружающей их стеной административного произвола и монашеского засилья — отражены Ризалем в ряде эпизодов романа.
Бесправие народных масс и благополучие маленькой кучки туземных эксплуататоров, купленное ценой унижений перед колонизаторами, ценой предательства собственного народа, за счет которого живут и богатеют все эти ростовщики и откупщики типа капитана Тьяго, отражены уже в этом первом романе
