Филдинг. Ровным счетом ничего.
Леди Элкомб. Ничего?
Филдинг. Именно, здесь нечего искать. Я настаиваю на том, что Робин из леса, как и его мать, которую вы описали, был слабоумным. Полагаю, долгая жизнь в лесу окончательно уничтожила те задатки трезвого ума, с которыми он, возможно, был рожден, и что в одно прекрасное утро он обвязал веревку вокруг шеи и тихо ушел в другой мир. Будьте спокойны, я сделаю все, чтобы распространить подобное видение вопроса среди наиболее впечатлительных жителей поместья, милорд.
Ревилл. Но…
Филдинг. Да, мастер Ревилл?
Ревилл. Ничего, сэр.
Элкомб. Выходит, ничего странного в том, как этот человек повесился, нет?
Филдинг. Таково мое мнение.
Леди Элкомб. Разве вы не могли нам сказать это сразу, сэр? Ради чего стоило мучить нас всеми этими вопросами?
Филдинг. Я всего лишь хотел прояснить некоторые моменты для себя, и, как вижу, для вас я тоже кое-что сделал понятным. Однако приношу свои извинения за то, что отнял ваше драгоценное время, особенно в такой важный и деликатный момент для вашей семьи.
Леди Элкомб
Элкомб. А мастер Ревилл, в свою очередь, спокойно вернется к пьесе, хм.
Филдинг
Едва мы оказались за дверьми и вне досягаемости слуха проворного лакея, я развернулся к Филдингу:
– Сэр, Адам! Тут какая-то уловка?
– О чем вы?…
– Как вы могли сказать, что в смерти Робина нет ничего странного? После того как я объяснил вам, что он не мог сам завязать узлы на веревке и залезть на вяз! А шкатулка с бумагами?
– Тише, Николас, тише, вы слишком разгорячились.
– Но вы упустили несколько моментов!
В пылу негодования я позабыл об учтивости, с которой стоило относиться к этому седобородому джентльмену.
– Нет, это вы упускаете некоторые вещи из виду. – возразил Филдинг. – Скажите мне, что случилось с Робином.
– Ну, я не знаю…
– Ах, вы не знаете. Отчего же?
– Меня не было там в момент его смерти.
– Вас не было там в момент его смерти, – повторил Филдинг с раздражающей расстановкой. – Вот как. Тогда расскажите мне, что, по-вашему, могло произойти.
Мы вышли наружу и двинулись в сторону озерца. Стоял типичный июньский день, теплый, свежий, ясный.
– Я… ну… ну, хорошо. Я думаю, это умышленное убийство. Думаю, Робину помогли тихо уйти в мир иной.
– Вы знаете латынь, Николас? Ну конечно, вы знаете, вы же сын священника из Сомерсета. Так я спрошу у вас на этом языке:
Вопроса я не понял – не значения, которое было очень простым, – но смысла и цели, ради которой он был задан. Как не мог понять причины, почему мастер Филдинг обращается ко мне в несколько отстраненной, даже насмешливой манере. Разве я болтал без умолку во время беседы с Элкомбами?
На случай, если он вдруг подумал, что мне не по зубам перевести латынь, я быстро ответил:
– Вы спросили меня: «Кому выгодно?»
– Это главный вопрос, когда налицо убийство. Кому выгодно?
– А поскольку никому пользы от смерти Робина нет, значит, нет и причины кому-то убивать его. Нет мотива.
– Вот вы сами все и сказали.
– Но…
– Вы должны понять, Николас, вы в плену собственного предубеждения.
– Но разве вы не продумывали иной ситуации, сэр?
– Продумывал, но продолжайте.
– Что он… что его убили… чтобы заставить замолчать, закрыть его рот навеки.
– И что же из того, что Робин говорил, могло быть настолько опасным? Судя по вашим описаниям, он не вкладывал особого смысла в те звуки, которые произносил. И если вы намекаете на то, что он владел какой-то страшной тайной, а я полагаю, именно это вы и делаете, то кто мог ее узнать, и если узнал, то почему не убил Робина сразу, а оставил его в покое? И только спустя долгое время осуществил свой замысел, да еще в столь, скажем, неподходящий момент?
– А как насчет таких очевидных улик, как узлы на веревке? Или бумаги в шкатулке?
– На которых ничего не разобрать.
– Одно слово мы все-таки обнаружили: помилован. Филдинг засмеялся, что меня задело.
– Помилован! Из одного кирпича дом не построишь. Бумаги испорчены временем, их уже не восстановить, так что эту улику из списка мы вычеркиваем. Что до веревки, то вы сами сказали, что при самоубийстве Робина не присутствовали. Тогда откуда вы можете знать, на что он был способен, а на что нет? Охваченный отчаянием или другой могучей страстью, человек способен обрести невиданные до той поры способности.
– Что ж…
– Я действительно считаю, что мы должны оставить это дело, мастер Ревилл. Кэйт и я можем вновь стать обычными гостями на свадьбе, а вы…
– А я могу вернуться к своей пьесе, знаю, – отозвался я, не способный удержаться от резкости в тоне.
Мы подошли к воде и каменной скамье, на которой всего пару дней назад я так счастливо проводил время рядом с Кэйт.
– Только еще одно, ваша честь. В самом начале, когда я пришел к вам рассказать о своих подозрениях и догадках об этом деле, вы, кажется, поддерживали меня. И когда вы оказались на месте, где окончилась жизнь Робина, вы вели себя так, будто тоже считаете, что есть некоторые невыясненные подробности.
– Что ж, всегда есть некоторые невыясненные подробности, если копнуть поглубже. А мое поведение в лесу и ранее – это называется держать ум открытым.
– А сейчас?
– Если ум ваш открыт слишком долго, мастер Ревилл, кое-что может туда проникнуть. Так что будьте осторожны.
Полная луна
Наша труппа была приглашена на званый обед. Но конечно, свой хлеб мы должны были еще отработать. Обед предшествовал вечернему представлению, из-за которого мы, собственно, и прибыли в Инстед-хаус. Но что за великолепное пиршество это было, хотя и являлось всего лишь прологом более пышного, послесвадебного застолья!