испарилась при виде серебряных монет.
– Что же случилось потом?
– Все просто, Ник. Томас был благополучно похоронен и забыт. После этого наша жизнь изменилась. Через несколько месяцев человек, посланный Освальдом, принес оставшуюся часть денег, плату за пролитую кровь моего брата. Мать, конечно, приняла их, а некоторое время спустя и предложение, которое ей сделал тот самый перчаточник, соперник моего отца. Так что мы вернули себе и дело, и лавку, которые потеряли около года назад. Отчим был порядочным негодяем, но я утешал себя тем, что мать была с ним несчастлива. Он колотил меня, будто имел на это право, пока я не вырос и не стал достаточно сильным, чтобы дать сдачи. Что я однажды и сделал. Потом убежал из дому. Бежал и бежал, пока в один прекрасный день не вступил в труппу лорд-камергера в качестве ученика.
Я и подумать не мог, что история Лоренса настолько драматична. Он предстал предо мной в совершенно ином свете.
– Теперь ты знаешь, почему я ненавижу Элкомба и все, что с ним связано. Всю эту роскошь и власть.
– Тогда зачем ты согласился играть здесь?
– Я актер, до мозга костей. Ты и сам такой. Мы и перед дьяволом сыграем, если прикажут и хорошенько заплатят. Кроме того, я не думал, что вновь почувствую былую боль, пока мы не приблизились к границам поместья. И Освальд, этот заносчивый, высокомерный мерзавец… Признаюсь, не ожидал его застать на том же посту. Вряд ли он когда-нибудь думал, что маленький мальчик из трущоб на реке Флит, наблюдавший, как он сыплет серебро на крышку сундука, однажды приедет в родовое поместье его хозяина.
– Вряд ли он вообще заметил какого-либо мальчика, Лоренс.
– Слуга зачастую куда могущественнее, чем хозяин, – кивнул он, повторяя слова, уже сказанные им однажды. – Да, скорее всего, он меня не заметил. Ни тогда, ни сейчас. А теперь, если извинишь, мне надо еще выпить.
Лоренс, шатаясь, отправился на поиски новой порции эля, оставив меня наедине со своими мыслями, посвященными всему, что я слышал в этот вечер: негодующие реплики Кутберта в адрес своего отца, препятствующего стремлениям сына быть актером; презрительная тирада Лоренса Сэвиджа о богатстве и власти. Если сопоставить эти два взгляда с сопротивлением Генри Аскрея тиранической воле родителя, то выходило, что о владельце поместья нельзя сказать ничего положительного. Вспомнив его холодный, тяжелый взгляд, я признался самому себе, что и я того же мнения.
Я огляделся. Луна освещала зеленую поляну, служившую сценой. К этому времени вокруг уже никого не было. Мои друзья разошлись, а виновники торжества и их гости, думаю, все еще пировали в банкетном зале. Невесту, конечно, уже уложили в постель, со всеми причитающимися почестями, ведь это была ее последняя ночь на этой земле в качестве девственницы. Уверен, спала она в полном одиночестве. Но еще больше я был уверен в том, что лорд Генри вряд ли захочет овладеть ею в их первую брачную ночь. Как и в последующие.
Наша труппа должна была оставаться в поместье еще несколько дней, до церемонии бракосочетания, после которой ожидалось, что мы устроим небольшое праздничное представление, этакий маскарад с песнями и танцами. Но, несмотря на эту предстоящую нам роль гостей-слуг, наша основная задача была выполнена. Осознание этого приводило мои чувства в смятение. С одной стороны, я был рад поскорее уехать отсюда, но с другой стороны… Уехать – значит расстаться с Кэйт Филдинг. Нет, не расстаться… Это звучит так, будто между нами есть какая-то связь. Просто не увидеть ее больше. И хотя Кэйт еще не предоставила мне ни одного шанса, хотя я боялся, что все эти объяснения не приблизят меня к ней ни на дюйм, я знал, что если не найду способа поведать ей о своих чувствах, то буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
Поднявшись по длинной лестнице, я вошел в наши залитые лунным светом «апартаменты». Многие мои приятели уже спали, и воздух наполнялся храпом и прочими неконтролируемыми во сне звуками. Сбросив башмаки, я рухнул плашмя на бугристый матрас и попытался заснуть. Из-за завтрашней свадьбы придется вставать рано. Но заснуть никак не получалось. Я снова видел Кэйт. Кэйт окликает меня, пока я прогуливаюсь у озера, Кэйт критикует сонеты, Кэйт протягивает руку к ссадинам на моем лице…
Перед сном в голову лезут разные глупые идеи. Может, мне стоит поранить себя каким-то образом в ее присутствии, чтобы вызвать ее сочувствие и внимание? Нет, она бы тут же разгадала мою хитрость.
Тогда мне надо написать в ее честь сонет, а не полагаться на слова Ричарда Милфорда. Впрочем, сомневаюсь, что и этот замысел Кэйт не раскроет.
Понравилась ли ей моя игра? Она сказала, что пьеса ей понравилась (честно говоря, иначе и быть не могло), но ни словом не обмолвилась о моей игре, о моем страдающем от любви Лизандре. Зато когда встрял Кутберт, она похвалила его, разве не так? Хотя, может быть, она просто не хотела показаться невежливой. В конце концов, он просто играл в спектакле. И ему было необходимо одобрение. «А разве мне оно не было так же необходимо?» – раздавался внутри меня хныкающий голос.
Жалея себя таким образом и сетуя, я, видимо, забылся сном, потому что следующее, что я помню, – это пробуждение от яркого сияния. Сначала я не мог понять, где нахожусь. Луч лунного света нагло бил мне в лицо из оконца напротив. Я прищурил глаза. Почему я проснулся? Слышалось шуршание, какая-то мелкая возня, но не было никаких признаков того, что. кроме меня, еще кто-нибудь не спит. Сам не знаю почему, я поднялся и, не обуваясь, направился к окну, обойдя чью-то кровать. Пол ужасно скрипел. Окно было закрыто наглухо, ночи ведь непредсказуемы. Я попытался выглянуть наружу как можно дальше, но не смог увидеть ничего, кроме бледного лунного глаза, шарящего по густой траве.
Есть в «Сне» одна сцена, когда столяр Пила спрашивает, будет ли светить луна во время представления о Пираме и Фисбе. Моток и Клин обращаются к календарю и обнаруживают, что да, луна должна светить. Ремесленники, как ребята практичные, собираются использовать это обстоятельство в качестве бесплатного освещения. Моток говорит: «Ну что ж, тогда можно не затворять одну оконную створку в той палате, где мы будем играть, и пускай луна светит в окно».[20]
Как по сигналу, луна действительно взошла в тот момент спектакля над нашими головами. И теперь свет ее проникал в узенькие оконные створки. Наша «обитель» находилась под самой крышей, так что в паре футов от окна находился парапет. И створки открывались внутрь. Я потянул за ручку, и после небольшого усилия она поддалась. Свежий ночной воздух хлынул мне в лицо. Я посмотрел на спящих за моей спиной товарищей. Мне не очень хотелось, чтобы они видели, как я вылезаю на крышу.
Оказавшись снаружи, я выпрямился и крепко ухватился за парапетную плиту. Камень еще хранил тепло прошедшего дня, чего не скажешь о сточном желобе под ногами. Думаю, было час или два ночи. По календарю должно было наступить равноденствие, но заря еще и не думала заниматься. Луна безраздельно царила на небосклоне. Редкие облака призрачной пеленой укрывали звезды. Где-то ухала сова Я выглянул за парапет и будто оказался на краю утеса такой головокружительной высоты, что мне почудилось, будто все предметы внизу расплываются и раскачиваются. Прямо передо мной лежала наша недавняя сценическая площадка. Перед ней – зрительские ряды. Чуть поодаль – грабы, окружающие сад. Слышалось мягкое журчание фонтана. И отдаленный собачий лай.
Вытянув шею и повернув голову, я увидел край дома, а дальше, за угловой башенкой, освещенную луной кромку леса, где окончил свои дни слабый умом Робин. Как быстро Филдинг изменил свое мнение и признал, что дикарь умер собственной смертью, – если только можно сказать так про самоубийство!
Я вновь перевел взгляд на сад. Как обнаруживалось с высоты, планировка его напоминала шахматную доску. С одной стороны он был разделен на клетки тропинками и низкими изгородями, а лунное сияние было достаточно ярким, чтобы освещенные его части отбрасывали густые, темные тени. С другой – скульптуры, фонтан Нептуна и летняя беседка были подобны фигурам, расставленным по клеткам и готовым к игре или уже передвинутым.
Я моргнул. Потом моргнул еще раз. Мне показалось, что в лунном свете одна из беломраморных скульптур, расположенных в центральной части сада, шевелится. Вот замерла, а теперь опять шевелится… У меня мурашки поползли по коже. Потом я заметил, как неясная тень отделилась от обширной темной части сада и двигается навстречу освещенной. Двигается и замирает, двигается и замирает. Как будто что- то замыслила, какую-то хитрость или хуже. Белая фигура, похоже, совершенно не подозревала о том, что
