боевой дух эсэсовских дивизий. Под прикрытием упорно сражающихся танкистов вопреки приказу отступали целые соединения. На эти дивизии уже нельзя было больше полагаться. Это переполнило меру терпения Гитлера. Он разразился страшным гневом, приказав сорвать нарукавные знаки с названием этих частей у личного состава дивизий, в том числе и у своего лейбштандарта. С этим приказом он хотел направить в Венгрию меня. Я отказался выполнять это распоряжение, предложив возложить эту миссию на находившегося как раз здесь рейхсфюрера СС, непосредственного начальника войск СС и, в первую очередь, ответственного за состояние их дисциплины, чтобы он лично ознакомился там с положением. До последнего времени рейхсфюрер противился всякому вмешательству представителей армии в дела его соединений, а теперь он стал изворачиваться, но так как у меня были другие обязанности, ему пришлось согласиться. Особой любви в войсках СС выполнением этой задачи он не заслужил.
В эти тревожные дни однажды ночью Гитлера посетил рейхсорганизационслейтер доктор Лей с новым предложением: он посоветовал сформировать добровольческий корпус из бывших партийных работников западных германских земель. “Мой фюрер, будем иметь по меньшей мере 40 000 фанатически преданных солдат. Они удержат Верхний Рейн и перевалы Шварцвальда. На них-то вы можете положиться.
Менее убежденный, чем доктор Лей, в значимости этого нового формирования, я просил его сообщить мне сначала число действительно имеющихся солдат, а тогда я смогу их вооружить. Лей промолчал. Гитлер тоже ничего не сказал. Видимо, он мало доверял своему рейхсорганизационслейтеру.
Бреслау (Бреславль), Глогау (Глогув), Кольберг (Колобжег), Данциг (Гданьск) и Кенигсберг (Калининград) находились пока в наших руках. На подступах к Штеттину (Щецин) шли ожесточенные бои. Однажды Гитлер приказал командующему 3-й танковой армией генерал-полковнику Раусу явиться к нему на доклад, чтобы доложить обстановку на его участке фронта и сообщить фюреру о боеспособности его 3-й танковой армии. Свой доклад Раус начал с оценки общей обстановки. Гитлер перебил его: “Я знаю общую обстановку. Я хотел бы услышать от вас подробности о боеспособности ваших дивизий”. Раус рассказал обо всем с такими подробностями, что было видно, что он лично знает каждый участок фронта своей армии и может оценить боеспособность каждого подразделения. Я присутствовал при докладе, и он показался мне отличным. Когда Раус кончил, Гитлер молча отпустил его. Едва Раус покинул бомбоубежище имперской канцелярии, в котором состоялся доклад, как Гитлер воскликнул, обращаясь к Кейтелю, Иодлю и ко мне: “Никудышный доклад! Он говорил только о мелочах. По его языку он или восточный пруссак, или берлинец. Его нужно немедленно сместить!” Я возразил: “Генерал-полковник Раус является одним из наших лучших генералов-танкистов. Вы, мой фюрер, обрезали его, когда он начал докладывать вам общую обстановку; вы сами приказали ему сообщить во всех подробностях о боеспособности
Гитлер ответил: “Это исключено! Он не может быть австрийцем!” Иодль вмешался в разговор: “Нет, нет, мой фюрер, вполне возможно. Он говорит, как артист Мозер”.
Я: “Я прошу вас подумать, прежде чем выносить решение. Генерал-полковник Раус доказал здесь, что он во всех деталях знает фронт своей армии, что он может дать самые точные данные о любой своей дивизии. Вы знаете, что он в течение всей войны сражался на фронте, за что имеет награды, что он, как я уже сказал, является одним из наших лучших генералов-танкистов!” Гитлер остался при своем мнении. Его не поколебали мои слова о том, что “мы не испытываем излишка в хороших генералах!” Раус был снят со своей должности. Возмущенный, я покинул помещение, чтобы разыскать Рауса и подготовить его к той несправедливости, которую намеревался учинить над ним его земляк Гитлер. Я ничем не мог помочь своему товарищу. Раус был заменен генералом фон Мантейфелем, которого можно было теперь использовать на востоке после провала наступления в Арденнах и после переброски многих танковых соединений с Западного фронта на Восточный.
Между тем министерство иностранных дел приняло, хотя и слишком поздно, решение начать при посредничестве какой-нибудь нейтральной державы переговоры с западными державами. Некий доктор Гессе, доверенный Риббентропа, появился в Стокгольме, по успеха не имел. Слух об этом дошел до меня и до моего советника по внешнеполитическим вопросам доктора Барандона, и мы приняли следующее решение: я должен посетить рейхсфюрера СС Гиммлера и предложить ему воспользоваться его международными связями через Красный Крест или службу розыска, чтобы кончить бессмысленное кровопролитие.
После ранения генерала Венка Гиммлер совершенно
Гиммлер на этот раз был не так самоуверен, как раньше. Он начал колебаться: “Об этом я не могу сказать фюреру. Он не даст своего согласия”. Это давало мне некоторые шансы: “Тогда разрешите, я скажу ему об этом”. Гиммлер вынужден был согласиться. В этот же вечер я предложил Гитлеру освободить сильно перегруженного разными должностями Гиммлера от
Что же могло заставить Гиммлера, полного невежду в военном деле, лезть на новую должность? То, что он ничего не понимал в военных вопросах, было известно не только ему, но также и нам, и Гитлеру. Что же побудило его стать военным? Очевидно, он страдал чрезмерным тщеславием. Прежде всего он стремился получить рыцарский крест. Кроме того, он, как и Гитлер, недооценивал качества, необходимые для полководца. И вот, впервые получив задачу, выполнение которой проходило на глазах всего мира, которую нельзя было решить, оставаясь где-нибудь за кулисами и ловя рыбу в мутной воде, этот человек обанкротился. Он безответственно взялся за выполнение непосильной для него задачи, а Гитлер безответственно возложил на него эти обязанности.
В эти дни меня посетил Шпеер, который все более скептически оценивал ход текущих событий. Он сообщил мне, что Гитлер намеревается взорвать при подходе противника все фабрики, гидро- и электроцентрали, железные дороги и мосты. Совершенно справедливо Шпеер указал на то, что этот бессмысленный шаг приведет к массовому обнищанию и смерти населения страны, что подобного еще не знала мировая история. Он просил моей помощи в борьбе с этим намерением фюрера. Я дал согласие и немедленно приступил к разработке проекта приказа, в котором перечислялись рубежи обороны на имперской территории и разрешалось совершать разрушения лишь на подступах к этим немногим линиям сопротивления. В остальной части Германии не должно производиться никаких разрушений. Все сооружения, служащие интересам снабжения и передвижения населения, должны быть сохранены. На следующий день с проектом приказа я направился
