даже не были в состоянии взять власть в Берлине, куда прилетел из Восточной Пруссии граф Штауфенберг, получивший ложное известие об успехе совершенного им покушения. Офицеры и солдаты частей, выделенных для участия в маневрах “Валькирия”, не имели никакого представления о планах заговорщиков. Этим и объясняются последующие их действия. Мое распоряжение — воздержаться от отправления из Берлина учебных частей бронетанковых войск, отданное по совершенно другим соображениям, также не могло способствовать их успеху, потому что заговорщики даже не отважились посвятить личный состав частей и их командиров в свои планы.
Внешнеполитические предпосылки успеха заговора также отсутствовали. Связи заговорщиков с видными политическими деятелями наших противников были слабыми. Ни один из видных политических деятелей лагеря противников не предпринял никаких действий, направленных к поддержке заговорщиков. Едва ли будет ошибочным предположение, что перспективы германского государства даже в случае удачи покушения были бы не лучшими, чем сегодня. Наши противники думали не только об устранении Гитлера и нацизма.
Первыми жертвами покушения стали: полковник Брандт из оперативного отдела генерального штаба сухопутных войск, генерал Кортен — начальник генерального штаба военно-воздушных сил, генерал Шмундт — шеф-адъютант Гитлера и стенографист Бергер. Некоторые работники главного командования сухопутных войск и верховного командования вооруженных сил были ранены. Это были ненужные жертвы.
Следующими жертвами стали содействовавшие или сочувствовавшие заговору вместе со своими семьями. Только небольшое число из казненных принимало на самом деле активное участие в организации заговора. Большая часть из них только слышала о нем и заплатила смертью за то, что молчала о распространяемых слухах и о ведущихся за кулисами разговорах. Первыми
Гитлер приказал, чтобы всех обвиняемых судили одним общим судом — “народным трибуналом”. Для военнослужащих этот приказ означал, что их должен судить не имперский военный суд, а особый суд, состоящий из гражданских судей, и что на суде будут руководствоваться не военными законами о наказаниях и положениями о приведении в исполнение приговоров суда, а особыми приказами Гитлера, продиктованными ненавистью и жаждой мести. При гитлеровской диктатуре не было никаких правовых норм, которые можно было бы противопоставить этим приказам.
Чтобы предать “народному трибуналу” военных, подозреваемых в сотрудничестве с заговорщиками или в осведомленности об их деятельности, нужно было их демобилизовать. Это должно было быть сделано после расследования, проведение которого Гитлер возложил на так называемый “суд чести”. В состав этого суда вошли: в качестве председателя — фельдмаршал фон Рундштедт, в качестве членов — Кейтель, Шрот, Крибель, Кирхгейм и я. Я просил не обременять меня этим мало привлекательным заданием, ссылаясь на то, что я перегружен обязанностями по своей новой должности, оставаясь одновременно генерал- инспектором бронетанковых войск. Однако мою просьбу оставили без внимания. Я добился только того, что мне назначили постоянного заместителя — генерала Кирхгейма — на тот случай, если мои служебные обязанности не позволят мне принять участие в заседаниях. Первое время я вообще не участвовал на судебном разбирательстве, но Кейтель разыскал меня и предложил от имени Гитлера являться на процесс. Так, я все же вынужден был присутствовать на двух или трех ужасных заседаниях.
То, что я там слышал, было очень печально и потрясающе.
Предварительное следствие вели Кальтенбруннер и группенфюрер СС Мюллер из гестапо. Первый был австрийским юристом, второй — баварским чиновником. Оба они не имели понятия о чести офицерского корпуса. О Мюллере можно сказать, что его отношение к офицерам представляло собой смесь ненависти и других низких чувств; это была холодная и тщеславная натура. Кроме этих лиц, в заседаниях принимали участие начальник управления личного состава сухопутных войск генерал Бургдорф и его первый помощник генерал Мейзель; они отвечали за ведение протоколов и были наблюдателями Гитлера. Материалы предварительного следствия содержали собственноручные показания обвиняемых, большей частью признания, сделанные с почти невообразимой откровенностью, с какой обычно высказывались офицеры перед офицерским судом чести, состоявшим из людей одинаковой с ними профессии.
Тот факт, что обвиняемые находились в гестапо и имели дело со следователями, которые мыслили совершенно по-другому, очевидно, не доходил до сознания этих несчастных. Поэтому показания содержали не только то, что касалось непосредственно самих обвиняемых, в них указывались также имена, действия или ошибки других. Каждого, чье имя упоминалось в этих показаниях, затем арестовывали и допрашивали. Таким образом, гестапо вскоре имело перед собой почти полную картину заговора, знало о его масштабе и о круге его участников. И не только об этом. При откровенном признании обвиняемого часто было просто невозможно объявить его невиновным и непричастным к заговору. Хотя я и редко присутствовал на заседаниях, но я всячески стремился, когда это было возможно, спасать людей. К сожалению, мало кому удалось оказать добрую услугу. В таком же духе действовали и другие члены суда, особенно Кирхгейм, Шрот и Крибель.
Поддерживал нас всегда и фельдмаршал фон Рундштедт.
“Суд чести” после проведения предварительного следствия должен был только решить, кого из обвиняемых, за соучастие или за осведомленность, будет или не будет судить “народный трибунал”. Если принималось решение передать обвиняемого трибуналу, тогда соответствующее военное управление вносило предложение о демобилизации обвиняемого из вермахта. В этом случае компетентность имперского военного суда уже не действовала. Такое решение могло быть вынесено только на основе имевшихся документов. Допросы обвиняемых не допускались.
При ведении этого неприглядного судебного разбирательства приходилось вступать в тяжелые конфликты со своей совестью. Нужно было обдумывать каждое слово; не хотелось, смягчая вину одного, ввергать в несчастье других людей, еще неизвестных или уже арестованных.
Смертные приговоры “народного трибунала” приводились в исполнение через повешение — способ наказания, которого доселе не знало германское правосудие, даже военное. До этого военнослужащие, по делу которых выносились смертные приговоры, расстреливались. Смертная казнь через повешение была завезена к нам из Австрии. Она, к сожалению, практикуется еще и поныне.
Кто готовит совершение государственного переворота, тот учитывает, что в случае неудачи он будет обвинен в измене и поплатится жизнью. Но кто из казненных за участие в заговоре 20 июля 1944 г. думал об этом? Вероятно, очень немногие. Во всяком случае, этот аргумент не признавался Гитлером. И вот получилось, что были осуждены офицеры, которые только накануне 20 июля узнали о том, что готовится государственный переворот, и не могли сразу сообщить об этом надлежащим органам, так как не осознали сразу же всей важности услышанного сообщения. Совершенно
Самым потрясающим примером такой непричастности является случай, который произошел с генералом Гейстерман фон Зильбергом, зятем моего уважаемого бывшего инспектора и командира дивизии генерала Чишвитца. Зильберг 20 июля командовал дивизией на Восточном фронте. Его начальник штаба майор Кун, работавший ранее в организационном отделе генерального штаба сухопутных войск у генерала Штифа, был осведомлен о готовящемся заговоре. Зильберг получил телеграмму, которой ему приказывалось немедленно арестовать Куна и под надежным конвоем направить в Берлин. Зильберг разрешил Куну выдвинуться вперед одному на новый командный пункт. Этим он хотел дать ему возможность покончить жизнь самоубийством. Но Кун не воспользовался предоставленным ему случаем застрелиться, как предполагал Зильберг, а перебежал к противнику. Зильберг был арестован и предан военно-полевому суду. Суд вынес очень мягкое решение. Вскоре об этом узнал Гитлер. Он приказал провести новое следствие с тем, чтобы вынести Зильбергу смертный приговор, так как Кун, служивший в свое время в организационном отделе генерального штаба сухопутных войск, несомненно, был посвящен во многие секретные дела, стало быть, его переход к противнику мог принести значительный ущерб нашему фронту. В феврале 1945 г.
