различные миры и что действительно существует столько различных миров, сколько имеется таких взаимоисключающих истин? Скорее мы склонны расценивать эти две вербальные последовательности не как полные утверждения с собственными истинностными значениями, но как эллипсисы для некоторых таких утверждений как 'В системе координат A солнце всегда движется' и 'В системе координат Б солнце всегда неподвижно' — утверждений, которые могут оба быть истинны об одном и то же мире.
Однако системы координат, кажется, менее принадлежат тому, что описано, чем системам описания; и каждое из этих двух утверждений связывает то, что описано, с такой системой. Если я спрашиваю о мире, вы можете предложить мне рассказать, каков он в одной или многих системах координат; но если я настаиваю, чтобы вы сообщили мне, каков он вне всех систем координат, то что вы можете сказать? Мы ограничены способами описания, что бы ни описывалось. Наша вселенная, если можно так выразиться, состоит из этих способов в большей степени, чем из мира или миров.
Альтернативные описания движения — все из них в почти одних и тех же терминах и обычно поддающиеся преобразованию друг в друга — дают лишь небольшой и довольно бледный пример разнообразия в теориях мира. Намного серьезнее предстает обширное разнообразие версий и способов видения в некоторых науках, в работах различных живописцев и писателей и в нашем восприятии этих работ, обусловленном обстоятельствами и нашим собственным пониманием, интересами и прошлым опытом. Даже если мы отбросим все иллюзорные, неправильные, или сомнительные версии, остальные все же показывают нам новые измерения несоответствий. Здесь у нас нет никакого ясного множества систем координат, никаких готовых правил для преобразования физики, биологии и психологии друг в друга и вовсе никаких способов преобразования любой из этих наук в видение Ван Гога или Ван Гога в Каналетто. Те из этих версий, которые являются изображениями скорее, чем описаниями, не имеют никакого истинностного значения в буквальном смысле и не могут быть соединены конъюнкцией. Различие между сопоставлением и соединением двух утверждений не имеет никакого очевидного аналога для двух изображений или для изображения и утверждения. Резко контрастирующие версии мира могут, конечно, быть релятивизованы: каждое правильно для данной системы — для данной науки, данного художника или данного воспринимающего и ситуации. Здесь снова мы сворачиваем от описания или изображения 'мира' к разговору о самих описаниях и изображениях, но теперь у нас не останется даже утешения взаимопереводимости или любой очевидной организации этих нескольких рассматриваемых систем.
Все же разве правильная версия не отличается от неправильной просто применимостью к миру, так, чтобы сама правильность зависела от мира и подразумевала его? Скорее нам следовало бы сказать, что 'мир' зависит от правильности. Мы не можем проверить ту или иную версию, сравнивая ее с миром неописанным, неизображенным, неосознанным, но только другими средствами, которые я буду обсуждать позже. Мы можем говорить об определении того, какие версии являются правильными как 'сообщающие нечто о мире', где 'мир' предполагается тем, что описывают все правильные версии, но все, что мы узнаем о мире, содержится в правильных его версиях. Хотя лежащий в основе мир даже без своих правильный версий не должен быть отклонен теми, кому он нужен, возможно, в целом он — затерянный мир. Для некоторых целей нам может понадобиться определить отношение, которое будет так сортировать версии по группам, что каждая группа составляет мир, а члены группы — версии этого мира. Но для многих целей правильные описания, изображения и восприятия мира, 'способы, которыми мир существует', или просто версии, можно рассматривать как наши миры.[4]
Так как сам факт, что существует множество различных мировых версий, едва ли спорен, а вопрос о том, сколько существует 'миров в себе' (если таковые вообще имеются), фактически пуст, то в каком нетривиальном смысле Кассирер и согласные с ним плюралисты настаивают на существовании множества миров? Думаю, что в следующем: множество различных мировых версий имеет независимый интерес и важность, без всякого требования или предположения их сводимости к единственной основе. Плюралист, далекий от того, чтобы занимать антинаучную позицию, принимает науки в их полной ценности. Его типичный противник — монополистический материалист или физикалист, утверждающий, что одна система, физика, превосходит все другие и включает их все в себя — так, что каждая другая версия должна в конечном счете быть редуцирована до этой или отклонена как ложная или бессмысленная. Если все правильные версии могли бы так или иначе быть редуцированы до одной и только одной, то она могла бы с некоторой видимостью правдоподобия[5] быть расценена как единственная истина относительно единственного мира. Но очевидность для такой сводимости незначительна, и даже само такое требование туманно, так как сама физика фрагментарна и непостоянна, и вид и последствия предполагаемой редукции неопределенны. (Как можно свести к физике мироощущения Констебля или Джеймса Джойса?) Я последним стал бы недооценивать конструкцию и редукцию.[6] Сведение одной системы к другой может внести подлинный вклад в понимание взаимосвязей между версиями мира, но редукция в любом разумно строгом смысле редка, почти всегда частична, и вряд ли когда-либо бывает единственно возможной. Требование полной и единственной сводимости к физике или любой другой одной версии должно предшествовать почти всем другим версиям. Принятие плюралистами других версий, нежели физические, подразумевает не послабление требований, но признание того, что отличающиеся стандарты все же могут быть не менее требовательными, чем применяемые в науке — это стандарты, соответствующие оценкам, передаваемых в перцептуальных, художественных или литературных версиях.
Постольку, поскольку разрешено противопоставление правильных версий, не сводимых к единой, единство должно быть отыскано не в многозначном или нейтральном
3. Насколько прочно основание?
Не-кантианская тема множественности миров близко родственна кантианской теме пустоты понятия чистого содержания. Одна лишает нас уникального мира, другая — общего материала, из которого сделаны миры. Вместе эти тезисы бросают вызов нашему интуитивному требованию некоторого независимого основания и угрожают оставить нас без контроля, в пространстве наших собственных непоследовательных фантазий.
Непреодолимые доводы против восприятия без постижения, против чистого данного, абсолютной непосредственности, невинного глаза, субстанции как субстрата были так полно и так много раз сформулированы Беркли, Кантом, Кассирером, Гомбричем,[7] Брюнером[8] и многими другими, что не нуждаются в повторении здесь. Разговор о неструктурированном содержании или о неконцептуализованном данном, или субстрате без свойств пагубен, так как сам разговор налагает структуру, концептуализует, приписывает свойства. Хотя концепция без восприятия просто
Многие вещи — материя, энергия, волны, явления — из которых сделаны миры, сами сделаны наряду с мирами. Но из чего они сделаны? Не из ничего, в конце концов, а
Когда ложная надежда на устойчивое основание оставлена, когда мир замещен мирами, которые являются всего лишь версиями, когда субстанция растворена в функции и когда данное признается как
