доказана. Вас привезли на казнь в Вашингтон из-за особого характера вашего преступления. Они не поверят ни одному вашему слову. Я уже предупредил этих ребят, что вы будете пытаться привлечь их на свою сторону. На рассвете вас казнят.
— Зачем вам столько сложностей? Почему бы вам не убить меня самому или не заставить сделать за вас эту грязную работу кого-нибудь еще?
— Лично я так и хотел поступить. Вы должны благодарить Дэвидсона за подаренные вам несколько лишних часов жизни. Он посчитал, что ваша смерть, представленная как казнь, может добавить воды на нашу мельницу, щедро возместив нам потерю Денти и Лафитта.
Хоув прислонился к стене и довольно улыбнулся. Да, по сравнению с незавидным положением Клода собственное положение казалось сенатору сверхпрочным.
— Вас казнят как предателя. История об этом разлетится во все концы и поднимет много шуму. А как же! Один из самых уважаемых офицеров флота продался англичанам! Те, кто драл глотки за войну, сразу поутихнут. Какая уж тут надежда на победу, если лучшие из них похожи на вас? Ваше имя станет символом бесчестья.
Не хмурьтесь, капитан. В дальнейшем я собираюсь вас оправдать. Я лично прослежу за тем, чтобы ваше имя очистили от позора. Вскоре станет известно, что в вашей смерти повинен не кто иной, как сам Медисон. Тогда же выяснится, что вас казнили без суда. Когда обыватели услышат о вашей невиновности, гнев их будет даже больше, чем когда они считали вас виновным. «Что за администрация у нашего Джемми?» — спросит каждый. Разве командующий флотом не знает, что творится в его ведомстве? Как может столь безалаберная личность надеяться на выигрыш в войне?
— И вы станете стараться вовсю, чтобы укрепить это мнение, — брезгливо поморщившись, промолвил Клод.
— Укрепить? — удивленно воскликнул Хоув. — Вы меня недооцениваете! Я его создам! Я стану режиссером этого спектакля! Я намерен сделать все, чтобы поскорее покончить с разбродом, который вы называете войной! Я собираюсь камня на камне не оставить от пьедестала, который сооружал себе Медисон! Соединенные Штаты переживут это безумие и излечатся. Я не предатель, капитан, что бы вы обо мне ни думали. Я хочу, чтобы нам оставили хоть что-то. Британцы пощадят нас, если все это закончится побыстрее.
— И что вы предполагаете принести в жертву? Какими, по-вашему, будут наши потери?
— Мне просто смешно слышать этот тон! Что могут наши восемнадцать кораблей против восьмисот британских? Я не предполагаю, я знаю исход.
— И вы сделаете все, чтобы оказаться правым, — вздохнул Клод.
— Капитан, вы превзошли все мои ожидания. Выбор и в самом деле оказался удачным.
Хоув крикнул охране, что хочет выйти, затем повернулся к Клоду и, холодно глядя ему в глаза, сказал:
— Даже сейчас вы пытаетесь держаться так, будто расположились отдохнуть в собственном доме. Вы очень самонадеянны, Клод, и эта ваша черта играет на нас. Вы были абсолютно уверены, что вам дадут рассказать правду о том, как мы поступили с капитаном Денти, и, отпустив ее, сами не заметили, как угодили в ловушку. Ну что же, зато вы узнали сегодня правду. Вам не кажется, что вы несколько продешевили? Жизнь дорогого стоит, капитан.
— Не сомневаюсь. Только как было догадаться, что люди вроде вас найдут дорогу в наше правительство.
— Уверяю вас, мы найдем дорогу куда угодно. Теперь, когда вы об этом знаете, вы будете более предусмотрительны в будущем, не так ли? — сказал Хоув и с удовольствием рассмеялся собственной шутке.
Стражник приоткрыл дверь и выпустил сенатора.
— На самом деле вы не можете смириться с таким бесславным концом, — сказал Хоув на прощание. — Готов поспорить на мой следующий пост в правительстве, что вы и сейчас думаете о том, как оставить нас с носом.
Клод пожал плечами и лег на койку, с удовольствием потянувшись, словно большой и сильный кот.
— Может быть, я и не смогу сбежать, но зато и вам избежать виселицы тоже не удастся, — сказал он голосом тихим и вкрадчивым.
Хоув уставился на Клода, пытаясь понять, откуда тот черпает силы, чтобы с таким презрением относиться к смерти; но пленник равнодушно смотрел куда-то вдаль. Сенатор повернулся к капитану спиной и почти бегом направился к выходу, не отдавая себе отчета в том, что убегает от человека, которого, можно сказать, уже нет на свете.
Оставшись в одиночестве, Клод неожиданно засмеялся, и каменные стены камеры ответили глухим эхом. Хоув назвал его самонадеянным. Возможно, так оно и есть, а может, Хоув просто слишком хорошо знал жизнь, чтобы верить в то, что правда пробьет себе дорогу. Но Хоув не знал о существовании Лендиса. Он не знал, что есть на свете люди, которые могут сделать так, что к утру они поменяются местами. Клоду даже не так важно было, сумеет ли Лендис спасти его от казни — скорее всего нет. Важно было, что такие, как Лендис, выведут Хоува на чистую воду и его, Клода, смерть не послужит целям людишек, достойных лишь презрения.
Клод закрыл глаза и стал вспоминать Алексис. «Хоув не сможет всю жизнь носить маску, Алекс. Я видел, какого рода верность хранит он в своем сердце. Я знаю все. И кто-то другой тоже узнает. А когда это случится, ты узнаешь, что я умер не зря. Я не сомневался, что такое может произойти, когда освобождал тебя. Я предупреждал тебя об этом, когда держал в объятиях. Я держал тебя крепко — ведь это могло быть в последний раз. Тогда я уже понял, что здесь какая-то чудовищная ошибка, и ты не должна принимать участия в этом. Где-то в подсознании я чувствовал, что мое предательство освободит меня. Я надеялся на это. Мне трудно смириться с тем, что сказал Хоув, но я смогу достойно принять смерть, если буду знать, что ему тебя не достать».
Вдруг Клоду показалось, что знакомые янтарные глаза глядят на него с насмешкой. Он резко сел на тюремной койке. «Не делай этого, Алекс! Ты ведь не знаешь… Ты даже не догадываешься, в какой капкан лезешь!» — сам не замечая, что говорит вслух, воскликнул Клод. Потом, когда видение пропало, он невольно задался вопросом, почему вдруг ни с того ни с сего решил, что Алексис может вернуться. Прежде такая мысль и в голову ему прийти не могла. Он постарался забыть ее, но закрывал ли он глаза или открывал вновь — он видел перед собой знакомое лицо с решительно вздернутым подбородком, упрямо сжатыми губами и горящими гневом янтарными глазами.
— Какого черта!
Алексис уже не пыталась сдерживаться. Мужчины, тесно набившиеся в маленькую капитанскую каюту, тоже были на пределе.
Франк Спринджер, сидевший за дальним краем стола, сжимал в руке стакан с ромом, и было непонятно, что он собирается с ним делать: поднести огненную жидкость к губам или раздавить стекло в ладони. Гарри Янг откинулся на спинку стула, и, если бы не взгляд прищуренных глаз, напряженный, выжидательный, можно было бы подумать, что он отдыхает. Майк Гаррисон застыл неподвижно, его можно было принять за изваяние; волнение выдавали лишь играющие под скулами желваки. Джон Лендис, сидя в кресле по правую руку от Алексис, озабоченно хмурил брови. Старый моряк, целиком погруженный в свои мысли и оттого почти не замечающий происходящего в каюте, одной рукой поглаживал бороду, другой крепко держался за подлокотник.
Курт Джордан, расположившийся по левую руку от капитана, взглянул на Алексис с нескрываемой печалью. Глаза, всего час назад горевшие воодушевлением, потухли.
— Я думаю, вы захотите услышать все от них сами, капитан, — сказал Джордан, и Алексис без труда догадалась: будь такое возможно, Курт избавил бы ее от этой необходимости.
— Вы правы, мистер Джордан, — ответила Алексис. — Мистер Лендис, повторите, пожалуйста, то, что вы сказали. Обещаю больше на вас не кричать.
— Кричите сколько угодно, — ответил старый моряк. — Мы уже битый час только и делаем, что орем друг на друга.
