Реализм Гоголя

30

«Эта книга не имеет никаких претензий на историчность — разве только в том отношении, чтобы нарисовать, с известной осведомленностью и добросовестностью, но только исключительно попутно, беглыми очерками, состояние нравов, верований, законов, искусств, в общем — цивилизации XV века. В конце концов, главное в книге не в этом. Если у нее и есть какое-то достоинство, оно в том, что это — создание воображения, причуды, фантазии» (франц.).

31

Ср. у Сумарокова о «складе» травестийных поэм: «Или нам бурлака Енеем представляет, Являя рыцарьми буянов, забияк… Робенка баба бьет — то гневная Юнона. Плетень вокруг гумна — то стены Илиона…» («Епистола о стихотворстве»).

32

Об этом писал уже Н. С. Тихонравов, комментируя текст повести.

33

Следует оговорить, что этих романтически-«ужасных» мотивов и в первой редакции мало, и они не определяют окраски повести.

34

Этот же смысл имеет сценка в первой редакции повести; во время рады кошевой зовет обратно на Сечь. Запорожцы хотят остаться:

«Мы не хотим идти на Сечу! Мы остаемся здесь!» — кричала толпа.

«Что вы? сдурели? Я вас, чертовы дети, перевяжу всех».

«Какую он может иметь власть? — сказал Тарас, обращаясь к запорожцам. — Мы — вольные козаки!»

«А что ж? Мы вольные козаки!» — говорили запорожцы.

«Дам я вам вольных! Вы где вольные? На Сече. Вот там вы вольные! Там вы можете снять с меня достоинство, связать меня и убить, и все, что хотите; а тут вы ни слова. Знаете ли вы, что такое военное право? А ты что тут заводишь бунт?» — сказал он, обращаясь к Бульбе».

Гоголь снял этот эпизод, может быть, потому, что во время рады кошевой у него и не должен вовсе покрикивать на казаков и не может говорить о бунте. В первой редакции — мысль о том, что казаки в Сечи — народ-господин, а под Дубном — войско, подчиненное военачальнику. Во второй редакции — мысль о том, что казаки на раде — народ-господин, а в бою войско, подчиненное военачальнику. В принципе, конечно, разницы нет.

35

Не лишено интереса, что в предшествующей редакции, в рукописи, у Гоголя в этом пассаже звучали националистические нотки, которые он вытравил в окончательном тексте; там говорилось: «Но у последнего подлюки, каков ни есть, потерявшего имя человека в низкопоклонничестве, есть и у него — будь только он русского рода, а не какая чуждая примесь, — есть чувство в душе…» Может быть, Гоголь вспомнил Фонвизина, Кюхельбекера, Пестеля и многих других — и устыдился.

36

Курсив Гоголя. — Ред.

37

М. Цявловский. Новое о Пушкине в Кишиневе. — «Новый мир», 1937, январь, стр. 288.

38

Заметим это «ветхими», стилистически поднимающее даже лоскутья.

39

«Литературный музеум. Цензурные материалы», I (1921), под ред. А. С. Николаева и Ю. Г. Оксмана, стр. 95–96 (мнение цензора Ржевского).

40

Курсив Герцена. — Г. Г.

41

А. И. Герцен. Полное собрание сочинений и писем, т. VII, 1917, стр. 371– 373.