шероховатые кусочки и, сделав один-единственный глоток, отодвинула стакан в сторону. Теперь, когда она попробовала чай, а все остальные немного остыли, пора было вернуть обсуждение в нужное русло.
– Ну, – холодно проговорила бабушка Голди, не сводя тяжелого взгляда с шадхен. – Мы что, так и будем болтать всю ночь или все-таки закончим то, что начали. У нас дома полно дел, а вокруг полно семей, которые спят и видят, как бы заполучить нашу Сенду с ее приданым.
Сваха бросила на Еву суровый предостерегающий взгляд. Было ясно, что Боралеви немного хватили через край и Сенда медленно уплывает из их рук. Об этом свидетельствовало упоминание о наследстве: возможно, Боралеви и стояли выше по своему общественному положению, но Вальвродженски были гораздо более зажиточными. Если Боралеви не будут более осмотрительными, Сенда, а с нею вместе и ее приданое, окажутся навсегда потерянными для них.
– Отвлекаясь от приданого, – вставила тетя София, причмокивая губами, – наша Сенда готовит, как ангел. Конечно, она научилась этому у своей матери и у меня. Лучшей хозяйки, чем наша Сенда, во всей деревне не сыскать.
Бабушка Голди бросилась в атаку.
– А разве я не была тощей? И разве у меня нет прекрасной дочери? – Она ткнула своим острым подбородком в сторону Эстер. – И разве у Эстер нет прекрасной дочери, которую мы сейчас обсуждаем? Кто это говорит, что Сенда не сможет иметь детей? – Она сверкнула глазами в сторону Евы Боралеви. – Ты ведь сама приняла Сенду из таких же узких бедер, как те, про которые говоришь, что они бесплодны, или ты этого не помнишь?
Неожиданно оказалось, что Ева в замешательстве не может найти слов, поэтому от имени Боралеви заговорила мать Соломона Рахиль:
– А сможет ли Сенда вести хозяйство? – мягко спросила она. – Можно знать Талмуд от корки до корки, но уметь жить в достатке – это совсем другое дело.
– Сенда знает, как вести хозяйство, – поспешно вставила Эстер Вальвродженски. – Разве я сама не учила ее этому?
– Но сможет ли Сенда жить на пожертвования других? – настаивала Рахиль. – Или она для этого слишком горда? Как я уже говорила, Соломон – прекрасный студент, и его благосостояние целиком зависит от всей деревни.
Бабушка Голди ловко подхватила нить разговора.
– Благословен будь Соломон за все те часы, что он проводит в учебном заведении. Но ведь быть стипендиатом это не совсем то, что нужно молодому человеку, чтобы обеспечить семью, не правда ли?
Рахиль и Ева выглядели шокированными. Осмелиться поставить под сомнение призвание стипендиата, посвятившего себя изучению Талмуда, было богохульством.
Бабушка Голди воспользовалась их молчанием.
– Возможно, нашей Сенде следует выйти замуж за кого-нибудь более… более обеспеченного? – предположила она, скрестив на груди руки и постукивая по ним пальцами.
– Но почему? – спросила Ева, выглядя более чем раздраженной. Ее голос перешел на визг: – Каждый из нас вносит свой вклад в благосостояние изучающих Талмуд стипендиатов, и больше всех делаем это мы, Боралеви. Поэтому скажите мне, вы что же, думаете, что, как только Соломон женится, мы перестанем ему помогать?
Молчание бабушки Голди было красноречивее слов.
– Вы забываете, что изучающий Талмуд стипендиат сделает честь любой семье, – важно проговорила Рахиль Боралеви, делая ударение на слове «любой».
Бабушка Голди уставилась на нее проницательными глазами.
– Насколько я понимаю, – сказала она со своим обычным практицизмом, – Соломону гораздо больше нужны наша Сенда и ее приданое, чем нашей Сенде нужен ваш замечательный стипендиат. И потом, – выложила она свой главный козырь, – мы даже не знаем, хочет ли Сенда выйти за него замуж, не так ли? – Она повернулась к ним спиной, и хитрая, злорадная улыбка осветила ее старушечье лицо.
Боралеви в ужасе молчали. Ни одна уважающая себя семья не позволяла чувствам какого-то ребенка вмешиваться в решение таких важных вопросов. Это было неслыханно. И потом, что вообще могла знать пятнадцатилетняя девчонка? В начале переговоров Боралеви были уверены, что у них на руках все козыри. Они не ожидали такого яростного натиска со стороны родственников Сенды. То, что старая Голди облекла в словесную форму, было правдой, но порядочные люди не позволяли себе говорить вслух о, таких вещах, во всяком случае, когда в центре обсуждения стоял человек, профессионально изучающий Талмуд.
– Моя мать права, – гордо похвасталась Эстер Вальвродженски. – В нашей деревне уже давным-давно ни за кем не давали такого приданого, как у Сенды. Ни одна девушка не принесет в семью больше. – Она шмыгнула носом и высморкалась. – У нас никого нет, кроме Сенды. Даже наш дом когда-нибудь достанется ей.
– А наш достанется Соломону, – резко ответила Рахиль, не желая ни в чем ей уступать. И ее голос, и поза выражали крайнее раздражение и негодование.
– Мадам Боралеви! – воскликнула тетя София. – Как вы можете говорить такое? У вас ведь два сына. И Соломон – младший. По традиции наследником является старший сын. Они ведь не могут оба быть наследниками?
Рахиль была в смятении. Она попалась в свою собственную ловушку и теперь проклинала себя за глупость. Весь вечер она усиленно избегала любого упоминания о Шмарии. Ей не нравился тот оборот, который приняли переговоры, совсем не нравился. Каким-то образом противники поменялись ролями, и теперь сильная позиция, которую она и ее семья занимали в начале переговоров, была значительно ослаблена.
– Шмария не годится для жизни в маленькой деревушке, – прошептала она, не отрывая глаз от своих сложенных на коленях рук.
– Значит, вы лишаете его наследства? – хитрым голосом осведомилась старая Голди.
Стоя у окна, Сенда слушала их разговоры со смешанным чувством все возрастающего интереса и
