Навсегда

проходили раздельно. Вы знаете об этом?

— Вы говорите о мадам Зекели?

— Правильно. Кроме того, мы вместе учились в Академии Листа. Мне особенно запомнился один день. Мадам Зекели сделала так, что мы с Лили должны были петь вместе. Вы знаете «Россиньоль»? «Соловей» Делиба?

Стефани утвердительно кивнула.

— Жаль, что его сейчас так редко исполняют. Он очень красив, до боли, его почти невозможно петь. Видите ли, там всего три исполнителя: флейта, фортепиано и меццо-сопрано. Все три партии требуют виртуозного мастерства: такова партитура. У нас было только фортепиано: так решила мадам Зекели. Я исполняла вокальную партию, а Лили — партию флейты — без слов, разумеется. Это было потрясающе! Потрясающе!

Мадам пропела несколько тактов. Ее голос был на удивление сильным. Он взлетал, и дрожал, и трепетал. И Стефани вдруг осознала, что голос — это тоже музыкальный инструмент. Мадам Балац замолчала, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.

— Вы собирались рассказать, что имела в виду цыганка, когда она произнесла эту загадочную фразу, — напомнила Стефани.

— Да, хорошо, — вздохнула мадам Балац, явно недовольная тем, что ее так бесцеремонно вернули в настоящее. — Лили уехала из Будапешта, и мы встретились с ней только через несколько лет. Я тогда имела контракт в опере Будапешта, а у нее уже была мировая слава. Я помню ее возвращение — Будапешт был последним пунктом ее мирового турне. Она должна была петь в «Тоске», «Мадам Баттерфляй», «Кавалере роз»… Кроме того, ожидалось несколько ее сольных выступлений. Поскольку мы с нею были — ну если не старыми друзьями, то уж во всяком случае добрыми знакомыми, она настояла на том, чтобы в каждой опере я исполняла вторую партию. Я очень обрадовалась, но, как потом оказалось, напрасно. Лили в Будапеште ни разу не вышла на публику. Мне кажется, это была ее месть городу за неудачное начало ее здешней карьеры. Но это отдельная история. Так что я хочу сказать, мисс Смит. Я знала Лили. Вы понимаете? Знала хорошо. Мы с нею одного возраста, и ни одна из нас не выглядела моложе или старше другой. — Старушка замолчала и пытливо взглянула на Стефани. — Вы меня понимаете?

— Думаю, да, — ответила Стефани, хотя она совершенно не понимала, к чему же клонит мадам.

— У меня есть фотография того времени. Она там, на рояле.

— Это та, большая, — спросила Стефани, — где вы обе в напудренных париках?

— Значит, вы видели ее. Фотография была сделана во время генеральной репетиции, перед тем как Лили отменила все выступления и уехала.

Мадам Балац продолжала гладить свернувшуюся на коленях кошку, ритмично поднимая и опуская руку. Может быть, она так отсчитывала прожитые годы.

— Через много лет наши пути вновь пересеклись. Это была наша последняя встреча — во время моего приезда в Лондон, незадолго до ее гибели. По-моему, это было в сорок девятом. Точно. Сорок девятый год. Она уже была леди Хью-Коукс. Она устроила в мою честь небольшой ужин, на котором присутствовал и ее муж. Пришла Мария Каллас со своим мужем, итальянцем. Он был врачом.

— Менегини…

— Точно. Доктор Менегини. Пойдите в комнату. На рояле, позади других, стоит фотография в маленькой рамке работы Фаберже. Вы ее сразу увидите: эмалевая малиновая рамка. Принесите ее сюда.

Поставив свой стакан с вином на столик, Стефани пошла к роялю и взяла фотографию там, где указала старушка. Смахнув с нее толстый слой пыли, она вернулась на балкон и подала фотографию мадам Балац.

Та покачала головой.

— Нет. Я-то ее хорошо знаю. Вы. Вы ее внимательно посмотрите.

Что-то в ее тоне насторожило Стефани.

— Ну? — нетерпеливо спрашивала старушка. — Чего вы ждете? Смотрите же. Смотрите!

Стефани повернула фотографию к свету. Черно-белое фото, выцветшее и потрескавшееся. Большие накладные плечи на костюмах указывали на время, когда она была сделана. Слева стояла мадам Балац в возрасте примерно сорока лет. А рядом с ней — Стефани не верила своим глазам — прекрасная молодая Лили Шнайдер, выглядевшая не более чем на тридцать лет.

— Ну что? — продолжала настойчиво шипеть мадам Балац. — Вы видели ее?

— Да. Но разные люди по-разному стареют.

— Вы просто не хотите подумать, — мадам Балац сокрушенно вздохнула. — Поймите, мы с Лили родились в один год. Она — Близнецы, я — Козерог. Да, мисс Смит. — Старушка наклонилась вперед, ее глаза блестели, как животы двух огромных черных пауков. — Мы обе были в одном и том же возрасте, когда была сделана эта фотография. Нам обеим было по тридцать девять!

— Но… может быть, косметика… грим… тщательный уход за кожей… у всех же это по-разному происходит…

— Не ищите объяснений. Я лично не вижу причин. Скажите, мисс Смит, ведь я на этой фотографии выгляжу на свои тридцать девять?

— Д-да, — осторожно согласилась Стефани.

— А Лили? Сколько лет ей можно дать здесь?

— Двадцать девять… не больше тридцати.

— Правильно! — Старушка смотрела на Стефани не мигая. — Вы видите, мисс Смит, что цыганка оказалась права, не так ли? Лили удалось найти источник молодости. Как иначе можно объяснить эту фотографию? Почему в тот день до приезда гостей, приглашенных на ужин, Лили просто умоляла меня никому не рассказывать, что мы родились с нею в один год? А? Конечно, вы знаете почему. Даже если вы не хотите допустить эту мысль. Она боялась, что люди узнают о ее секрете и заставят поделиться им с ними!

Стефани смотрела на неторопливо бегущий Дунай, по которому так же неторопливо и беззвучно двигался белый экскурсионный пароходик. Она прикрыла глаза. Самая обычная сцена, но все совершенно, совершенно необычно. Именно это пыталась доказать старушка. Но должно же существовать какое-то простое, логичное объяснение этой фотографии. Да. Косметическая хирургия — хотя в те времена она была еще в зачаточном состоянии. Может быть, какие- нибудь омолаживающие инъекции, что-нибудь в этом роде. Да.

Потому что тот факт, что Лили Шнайдер еще жива — может быть, хорошо сохранившаяся, но все- таки очень старая, да! старая! — легко объясним: в ее доме мог сгореть кто-то другой, а не она сама, и этот кто-то был похоронен вместо нее. Но что Лили может оставаться красивой молодой женщиной даже сегодня, в возрасте восьмидесяти трех? Нет! Источника вечной молодости не существует. Это сказка, легенда, замок на песке.

Но где-то в глубине сознания зудело другое: а что, если такой источник существует?

Выпрямившись, Стефани обратилась к мадам Балац:

— Скажите, — тихо спросила она, — встречались ли вы с Лили после той вашей поездки в Лондон?

Мадам Балац отрицательно покачала головой.

— Нет. В следующем году произошел ужасный пожар. Страшная трагедия!

— А вы уверены, что Лили погибла в том пожаре?

— Конечно, она погибла! Она была всего-навсего живое существо. А почему вы спрашиваете? — накладные ресницы быстро сомкнулись.

Стефани нахмурилась.

— Значит, вы не допускаете вероятность, пусть малую, того, что она все же жива?

— Лили? Конечно нет! Это невозможно!

— Ну, допустим, ее не было в доме во время пожара? — предположила Стефани.

— Она должна была быть в доме. Да, ее похоронили в закрытом гробу, но это не значит, что она не умерла. Ее останки были опознаны по зубам. А похороны? Ее хоронило полмира!