Дождавшись конца торгов, Зандра с Кензи поплелись на работу. На душе у них было так же тускло и слякотно, как на улице.
– Все из-за этого чертова кризиса, – пробормотала Кензи, потуже затягивая шарф на шее. – На продажу – все, что угодно, да только никто не покупает.
– И не говори, – вздохнула Зандра. – Да, Гольбейн нам бы сейчас не помешал.
– Это уж точно, – вздохнула Кензи. – Да что толку об этом говорить? Остается только попробовать половить рыбку в мутной воде. Никто не хочет раскошеливаться.
На перекрестке Шестидесятой и Мэдисон-авеню они остановились в ожидании зеленого света.
– Ничего хорошего я завтра не жду, – рассеянно заметила Кензи.
Зандра состроила гримасу.
– Представляешь, каково сидеть на этом проклятом подиуме, объявлять цены, делать вид, будто ты ужасно занята, а никто ничего не покупает и все просто пялятся на тебя, словно на какую-то диковину в зоопарке!
– Эй! – Кензи дернула ее за рукав. – Пока мы тут с тобой болтаем, зеленый давно горит. Пошли!
Они поспешно двинулись через улицу.
– Черт! – Кензи внезапно остановилась и подняла голову.
– Что такое?
– Снег идет. Вот ужас! Если повалит, то нам завтра вообще ничего не светит. – Она умоляюще посмотрела на Зандру. – О Господи, ну почему нельзя... хоть заболеть, что ли?
– Сама знаешь почему. Мы профессионалы. У нас есть своя гордость. И еще надо спасать отдел от нашего Возлюбленного Великого Вождя.
Именно так прозвал Бэмби Арнольд Ли, следуя примеру северных корейцев, которые иначе и не называют покойного Ким Ир Сена.
– Ты права.
Снова зажегся красный, и стоящие на перекрестке машины нетерпеливо загудели.
– Ну ладно, чего застыла! Не ровен час, угодишь под колеса!
– А что, неплохо бы, – криво ухмыльнулась Кензи.
К тому времени, как они добрались до «Бергли», снег уже валил вовсю.
– Я слышал прогноз, – заметил Арнольд Ли. – Снега завтра выпадет на шесть—восемь дюймов.
Было почти семь вечера, но все они еще трудились, готовясь к завтрашнему аукциону.
– А теперь скажи что-нибудь хорошее, – взмолилась Кензи, – ну, пожалуйста, что тебе стоит!
– Пришло еще тридцать отказов от участия.
– Так, что еще... хорошего?
– Сняты с продажи четыре лота.
– Какие? – устало спросила Кензи.
– 4-й, 113-й, 161-й и 201-й.
Ей не надо было рыться в каталогах. Якоб Йорданс, ориентировочная цена от двухсот до трехсот тысяч долларов; Лоренцо ди Никколо, от ста до ста пятидесяти; Хендрик Тербрюгген, от трехсот до пятисот; и наконец, Веронезе, та же цена.
Четыре жемчужины всего аукциона.
Кензи закрыла глаза. Да, завтра предстоит веселый денек.
К половине седьмого утра улицы уже засыпал слой снега толщиной в пять дюймов, и белый плотный покров и не собирался таять. По радио объявили о закрытии школ и аэропортов. Временно прекратили работу и некоторые уличные автостоянки.
«Вот если бы и аукцион можно было отменить так же просто», – тоскливо подумала Кензи.
Прибавив звук, она поплелась на кухню и заварила свой любимый кофе. Через несколько минут кофейник уже вовсю пыхтел.
На пороге появилась Зандра и, протирая глаза, принюхалась.
– Кофе? Ты чудо. А то на чай я уже и смотреть не могу. Хоть взбодрюсь немного. Хорошо спала?
– Как убитая. А ты?
– Как младенец. – Зандра сладко потянулась, зевнула и, подойдя к окну, выглянула наружу.
Занимался рассвет. От снега во внутреннем дворике исходило слабое загадочное мерцание, в воздухе кружились мириады невесомых снежинок.
– О Господи, все идет и идет.
– И не говори. Закрыты школы и аэропорты.
– А что с аукционом? – Зандра задернула штору и повернулась к Кензи.
