Облокотясь на ручку кресла, Гоц не сводил глаз с сидевшего перед ним Савинкова.
– Ваше имя Борис Викторович? – улыбался он. – Ну, вот что, Борис Викторович, хоть все мы тут свои, о делах поговорим завтра, выберем время, а сейчас расскажите беллетристику, как бежали, как всё это удалось. Вы когда из Вологды?
– Из Вологды 3-го – начала Савинков. Но в этот момент в комнату вошел невысокий шатен, в штатском платье, худой, в пенсне.
– А, Владимир Михайлович! Знакомьтесь, товарищ только что бежал из ссылки.
– Зензинов, – сказал молодой человек.
– Савинков.
– Да рассказывайте же, Бог с вами совсем! – заторопилась Брешковская.
Савинкова никто не перебивал, он был изумительный рассказчик. Смешно обрисовал Вологду. Рассказал, как чувствовал себя до Архангельска англичанином. Как гнал извозчика, обещая дать по шее. Как его мучили пухлые руки кассирши. Тут все смеялись. Как заперся в каюте. Каково Белое море. Каковы норвежские фиорды. Как пришли таможенные чиновники, которых принял за жандармов. Тут опять все смеялись. Как поразили его норвежки грандиозностью форм. Гоц по-детски заливисто захохотал, твердя: – «нет, это вы преувеличиваете, я в Норвегии бывал, это вам такие попались». – «Да, ей Богу, Михаил Рафаилович!» И семья с отцом Гоцем и бабушкой Брешковской радовалась, что прибежал талантливый, энергичный товарищ.
Было поздно, когда Савинков с Покотиловым и Зензиновым вышли из квартиры на Бульваре Философов.
– Мне всё кажется, я в Вологде, а это только так, – декорация. До того всё отчаянно быстро.
– Это далеко не Вологда, – сказал Покотилов.
– Ночевать пойдемте ко мне. Я тут недалеко – и в словах Зензинова Савинков ощутил уважение.
– Пойдемте, – сказал он. – Спать хочется чертовски.
3
На утро, когда Савинков опять пришел к Гоцу, Гоц сидел в медицинском кресле посреди комнаты.
– Как спали на новосельи? А? Лучше чем в Вологде с вашим Щукиным?
Савинков увидал при свете дня, как бледны руки Гоца, как немощно худое, мертвое тело. Живы лишь юношеские, еврейские глаза, взятые от другого человека.
– Бабушка говорила, вы хотите работать в терроре, Борис Викторович?
– Да, в терроре.
– Но почему же именно в терроре? – заволновался Гоц. – Это странно, почему не в партии вообще, если вы ей сочувствуете?
– Об этом говорить трудно, – сказал с заминкой Савинков и заминка Гоцу понравилась. – Если надо, я буду работать и в партии, но мне хотелось бы в терроре.
Блестящие глаза Гоца крепко навелись на Савинкова.
Савинков чувствовал: – он Гоцу нравится и Гоц ему верит.
– Давайте немножко повременим, Борис Викторович. Поживите в Женеве, познакомьтесь с товарищами, я поговорю с кем надо. А вам в первую голову надо познакомиться с Черновым и с «Плантатором» Иваном Николаевичем.
– Кто это «Плантатор» Иван Николаевич?
– А вы его увидите.
4
Теоретик партии социалистов-революционеров, изобретатель идеи социализации земли в России, Виктор Михайлович Чернов жил в Женеве. В части прекрасного швейцарского города, подходившей к озеру. Из кабинета Виктора Михайловича открывался живописный вид на синеголовые горы.
Правда, внутренность этого кабинета была не швейцарской. Газеты, книги заваливали стол. Пепельница переполнена окурками. В беспорядке лежали исписанные бисером листы рукописей, гранки «Революционной России». Над столом висел портрет Михайловского, с автографом.
Такую комнату можно было встретить и в Москве. Разве только особенностью ее было то, что прямо к портрету Михайловского прислонялись шесть удочек с закрученными лесками и красными поплавками.
Ежедневно после работы Виктор Михайлович удил окуней в Лемане. Клёв был хороший. Окуни радовали, что хоть они были такими же, как родные, тамбовские.
Когда Савинков вошел в комнату Чернова, за письменным столом сидел тот ширококостный человек, косматый, рыжий с косящим глазом, которого у Гоца он принял за врача. Но Савинков не успел сейчас сразу рассмотреть Чернова. Рядом сидел человек, привлекший всё его внимание.
Человек был грандиозен, толст, с одутловатым желтым лицом, и темными маслинами выпуклых глаз. Череп кверху был сужен, лоб низкий. Глаза смотрели исподлобья. Над вывороченными, жирными губами расплющивался нос. Человек был уродлив, хорошо одет, по виду неинтеллигентен. Походил на купца. Но от безобразной, развалившейся в кресле фигуры веяло необыкновенным спокойствием и хладнокровием.
– А, здравствуйте, здравствуйте, молодой человек, – быстренько проговорил Чернов, вставая навстречу, и великорусские глаза его скосились, не глядя на Савинкова. Рука, пожавшая руку Савинкова, была квадратна, короткопала.
– Михаил говорил о вас, говорил. Знакомьтесь. Жирно развалившийся человек, не поднимаясь и не
