В 1919 году Дзержинский отправил доктора М. С. Кедрова усмирять север России. И здесь в Архангельске полупомешанный садист в роли начальника Особого Отдела ВЧК дал волю своим кровавым инстинктам. Обращая север России к коммунизму, хорошо знающий историю Кедров пародировал Нантские убийства. Вблизи Холмогор он сажает на баржу более 1000 человек обвиненных в контр-революции и приказывает открыть по ним пулеметный огонь. Эту казнь доктор Михаил Кедров наблюдает с берега.
Больная фантазия биологического родственника маркиза де Сада и в то же время всемогущего чиновника террора, в руки которого были отданы сотни тысяч людей, дошла до того, что Кедров заваливал тюрьмы детьми 8–14-летнего возраста, как «шпионами буржуазии». И по приказу этого же охваченного сексуальным безумием человека чекисты под предлогом все той же классовой борьбы с шпионажем буржуазных детей расстреливали детей, шедших в гимназию.
Правда, утонченная натура эстета Кедрова износилась быстро на этой «мокрой» работе. Пианист- виртуоз, чьей игрой на рояле восторгался Ленин — («Надя, как Кедров играет! Ах, как он играет!») — Кедров был, конечно, не так толстокож, как люмпен-пролетарии Эйдук и Лацис, которым убийства «полируют кровь» в течение восемнадцати лет.
После фантастически-кровавого покорения севера России карьера Кедрова внезапно оборвалась. Говорят, что с кровавых подмостков Кедров сошел драматически, будучи, как душевно-больной, помещен в сумасшедший дом. Но со временем он видимо оправился, ибо на XX съезде партии Хрущев рассказал, как Лаврентий Берия арестовал, пытал и убил Кедрова, как «низкого изменника Родины».
Из тюрьмы на Лубянке Кедров писал в ЦК умоляющие письма: «Мои мучения дошли до предела. Мое здоровье сломлено… Беспредельная боль и горечь переполняют мое сердце». Но, поссорившись, гангстеры обычно друг к другу беспощадны. И Берия пустил Кедрову пулю в затылок. Туда Кедрову была и дорога!
В то время как на Севере России действовал Михаил Кедров, на Кавказе также действовал славившийся потрясающими массовыми расстрелами полномочный представитель Дзержинского, «уполпред ЧК» Георгий Атарбеков. Этот кавказец, прозванный в народе «рыжий чекист», по своей жестокости выделялся даже среди чекистов. Он лично убил своего секретаря у себя в кабинете. В Пятигорске с отрядом чекистов он шашками зарубил около ста схваченных им заложников, среди которых известного генерала Рузского сам зарезал кинжалом.
В Армавире, при отступлении красной армии, только чтобы «хлопнуть дверью», Атарбеков расстрелял несколько тысяч заложников, находившихся в подвалах армавирской чека. И в том же Армавире, задержав на вокзале эшелон с ехавшими грузинами-офицерами, врачами, сестрами милосердия, возвращавшимися после войны к себе на родину, Атарбеков, несмотря на то, что эшелон имел пропуск советского правительства, приказал вывести всех ехавших на площадь перед вокзалом и из пулеметов расстрелял поголовно всех.
В Екатеринодаре, когда туда подступил десантный отряд генерала Врангеля, Атарбеков в отместку расстрелял камеры екатеринодарской чеки, в которых было до двух тысяч заключенных, в громадном большинстве ни в чем неповинных.
На Кавказе из города в город, из аула в аул, как кровавые легенды, плыла молва о делах «рыжего чекиста». «Усмиритель Северного Кавказа» Атарбеков избивал население, как на бойне скот.
Его жестокость вызвала даже протесты в Москве среди рядовых коммунистов. Атарбеков получал неоднократно предупреждения от ЦК партии, но эти попытки как-то вмешаться в «деятельность» Атарбекова вызывали ярость Дзержинского: председатель ВЧК не терпел вмешательства в работу своего ведомства.
Когда в 1925 году, став наркомпочтелем Закавказья, Атарбеков, летевший вместе с чекистами А. Мясникьяном и С. Могилевским, разбился при падении аэроплана, коммунистическая печать писала о нем: «Его жизнь была полна сплошного героизма, борьбы, успехов и побед».
Атарбеков на юге. Кедров на севере. В садизме с ними соперничал действовавший на Украине щупленький человечек с подергивающимся лицом маньяка и блестящими белками бегающх глаз, знаменитый чекист, малограмотный столяр Саенко.
Наиболее жуткие страницы в книгу былей украинского террора вписал именно он.
В харьковской тюрьме одно имя «Саенко» наводило на заключенных мертвенный ужас. «Саенко в тюрьме», и этого достаточно, чтобы в предсмертном страхе замерли заключенные. Трудно дать хотя бы приблизительную картину зверств этого щупленького человечка с подергивающимся лицом.
В 1919 году террор отдал в его руки тысячи людей, повинных только в своем происхождении, социальном положении, культурности, уме и некоммунистических убеждениях. Тех, кого облюбовывал Саенко для казни, он убивал шашкой или расстреливал из нагана на глазах заключенных.
Один из заключенных рассказывает, как Саенко входил в тюрьму, как осматривал их, обычно обещая «подбрить», как уводил из камер на «допросы» и с этих «допросов» возвращались уже не люди, а израненные тени. «Допросов» Саенки многие не выдерживали. Излюбленный им метод «допросов» был таков, что ему бы, вероятно, позавидовали пламенные мечты садистов Кюртена, Гроссмана, Хармана в свое время потрясших своими процессами мировое общественное мнение.
Саенко на «допросах» вонзал шашку на сантиметр в тело полуголого допрашиваемого и начинал вращать ее в ране, при чем «допросы» были публичными в присутствии начальника Особого Отдела Якимовича и следователя Любарского. Увы, это не средневековые легенды, не воспаленные «художественные» вымыслы Сада и Гюисманса, это террор Дзержинского, это его система, разбуженным в народе дьяволом охранить диктатуру коммунистической партии. Недаром же, после шашечных расправ во дворе тюрьмы, окровавленный Саенко входил в камеры, обращаясь к заключенным с «классовым» обоснованием своего террора: «Видите эту кровь? То же получит каждый, кто пойдет против меня в рабоче-крестьянской власти!»
По занятии Харькова белыми, во дворе харьковской тюрьмы, в бывшей кухне, обращенной Саенко в застенок, кроме прочих орудий «допроса», были найдены пудовые гири. Пол кухни был покрыт соломой, густо пропитанной кровью, стены испещрены пулевыми выбоинами, окруженными брызгами крови, частицами мозга, обрывками черепной кожи с волосами. Вскрытие вырытых 107 трупов обнаружило переломы ребер, перебитые голени, отрубленные головы, прижигания раскаленным железом. У одного из трупов голова оказалась сплющенной в плоский круг, что, вероятно, было произведено пудовыми гирями, а некоторые вырытые трупы были в таком виде, что харьковские врачи не могли понять, что с ними делал Саенко.
Комендант чеки Саенко был бы прекрасным заплечным мастером времен дыб и испанских сапог. Но патологический столяр и в двадцатом веке пригодился Дзержинскому, хотя после того как этот щупленький человечек с блестящими белками и подергивающимся лицом от своих неистовств сошел с ума, чекисты просто «шлепнули» его: вывели в расход. Саенко сделал Дзержинскому дело. На посту коменданта чеки его место занял новый, «здоровый» чиновник террора.
Саенок вовсе не так мало в любом обществе. Дзержинский при коммунистической диктатуре имел их в изобилии. Не совсем схож, но не менее звероподобен Шульман, комендант грузинской чека, слывший в Тифлисе под прозвищем «коменданта смерти». О нем рассказал бывший чекист Думбадзе.
Низкорослый, полный, с толстыми короткими ногами и особенно толстыми икрами, на которые сапоги налезали с трудом, с красным одутловатым лицом, опущенными книзу рыжими усами и такими же рыжими свисающими бровями, «комендант смерти» Шульман обладал голубыми глазами. У себя в комендатуре, в спокойном состоянии, его глаза поражали всякого своей безжизненностью. Но во время казней эти глаза становились ужасны тем, что в них не было ничего человеческого, это были глаза бешеного зверя, для которого не было никаких преград, ни моральных, ни физических.
Шульман был страшен не только заключенным, но даже и чиновникам террора. Перед казнями чтоб создать в себе необходимое кровожадное настроение, он наркотизировал себя всеми возможными способами. И, дойдя до полного умопомрачения, убивал обреченных.
Вот одно из описаний расправы Шульмана, на чекистском жаргоне называемой «шлепалкой»:
«В глухую ночь в каменных коридорах подвальной тюрьмы, бряцая оружием, появился комендант чека Шульман с нарядом красноармейцев. Они стали выводить из камер обреченных. Жалкие, полуодетые, несчастные автоматически исполняли распоряжения палачей. Точно взвинчивая себя, Шульман обращался с осужденными подчеркнуто грубо. Вывели 118 человек, подлежащих казни. Всех повели во внутренний двор ЧК, где их ждало несколько грузовиков. Палачи привычно и быстро снимали с жертв остатки одежды,
