И благонравное дитя Ступало тихо, как во храме, Совсем неслышно шелестя Кроваво-красными шелками. Когда, как будто донесен Из-под земли, раздался рокот, Старинный бронзовый дракон Ворчал на каменных воротах: «Я пять столетий здесь стою, А простою еще и десять, Судьбу тревожную мою Как следует мне надо взвесить. Одни и те же на крыльце Китаечки и китайчонки, Я помню бабушку Лай-Це, Когда она была девчонкой. Одной приснится страшный сон, Другая влюбится в поэта, А я, семейный их дракон, Я должен отвечать за это?» Его огромные усы Торчали, тучу разрезая, Две тоненькие стрекозы На них сидели, отдыхая. Он смолк, заслыша тихий зов, Лай-Це умильные моленья: «Из персиковых лепестков Пусть нынче мне дадут варенья! Пусть в куче розовых камней Я камень с дырочкой отрою, И пусть придет ко мне Тен-Вей Играть до вечера со мною!» При посторонних не любил Произносить дракон ни слова, А в это время подходил К ним мальчуган большеголовый. С Лай-Це играл он, их дворцы Стояли средь одной долины, И были дружны их отцы, Ученейшие мандарины. Дракон немедленно забыт, Лай-Це помчалась за Тен-Веем, Туда, где озеро блестит, Павлины ходят по аллеям, А в павильонах из стекла, Кругом обсаженных цветами, Собачек жирных для стола Откармливают пирожками. «Скорей, скорей, — кричал Тен-Вей, — За садом в подземельи хмуром Посажен связанный злодей, За дерзость прозванный Манчжуром. Китай хотел он разорить, Но оказался между пленных, Я должен с ним поговорить О приключениях военных». Пред ними старый водоем, А из него, как два алмаза, Сияют сумрачным огнем Два кровью налитые глаза. В широкой рыжей бороде Шнурками пряди перевиты, По пояс погружен в воде, Сидел разбойник знаменитый. Он крикнул: «Горе, горе всем!
