«Существует старое положение диалектики, перешедшей в народное сознание: крайности сходятся. Мы поэтому вряд ли ошибемся, если станем искать самые крайние степени фантазерства, легковерия и суеверия не у того естественно-научного направления, которое, подобно немецкой натурфилософии, пыталось втиснуть объективный мир в рамки своего субъективного мышления, а наоборот, у того противоположного направления, которое, чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презрением и, действительно, дальше всего ушло по части оскудения мысли. Эта школа господствует в Англии»[8].
Эмпирическое презрение к диалектике, говорит Энгельс, наказывает тем, что некоторые из самых трезвых эмпириков становятся жертвой самого дикого из суеверий — современного спиритизма, импортированного предприимчивыми янки из Америки. Среди известных ученых того времени, увлекавшихся спиритизмом, Энгельс упоминает и великого русского химика А. М. Бутлерова.
4. КОНЕЦ ЖИЗНИ
Немного осталось живых свидетелей хотя бы последних лет жизни великого русского ученого и страстного патриота.
Тем драгоценнее для нас каждое воспоминание этих немногих свидетелей.
«Мне было позволено сидеть у дедушки в кабинете на диване, и я имела счастье видеть, как он работает», — рассказывает внучка Бутлерова, дочь его старшего сына, Софья Михайловна Дмитриева, воспитывавшаяся со своим маленьким братом в семье Александра Михайловича. — Поперек кабинета стоял большой письменный стол, за которым дедушка всегда по утрам работал. Я видела, что, работая, он очень часто вставал, быстро подходил к полкам с книгами, вставал на скамеечку и, достав книгу, приносил к столу. Через короткий промежуток времени он опять ставил книгу на прежнее место. Все это делал он легко, свободно и быстро… Несмотря на свою неутомимую работу, дедушка на досуге любил заниматься рыбками: в квартире было три аквариума, один из них очень большой. Я помню, дедушка по временам разгораживал аквариум стеклами, отделяя рыбок друг от друга».
Всегда соприкасаясь с живой природой, Александр Михайлович не оставался простым зрителем, но действовал как ученый, исследователь, натуралист и теоретик, с неистощимым любопытством взирающий на мир.
Совсем незадолго до своей смерти Бутлеров положил начало одной замечательной отрасли промышленности, которая в советское время достигла блестящего развития и расцвета.
В 1885 году, во время своего пребывания на Кавказе, где он изучал особенную породу кавказских пчел, Александр Михайлович обратил внимание на растущие в Сухуме «чайные кусты». Он собрал их листья и сделал опыт приготовления из них чая. Опыт дал очень благоприятные результаты. Вопрос о возможности устройства на Кавказе чайных плантаций увлек Бутлерова, и он горячо принялся за дело. Зимой 1885 года он сделал сообщение о своем чайном опыте в Вольно-экономическом обществе. Воодушевленный доклад Бутлерова привлек к вопросу о возможности разведения чайного куста в России внимание не только членов общества, но и предпринимателей. Образовалась комиссия под председательством Бутлерова для изучения вопроса; предприниматели обратились к нему с просьбой помочь им в приготовлении чая, так как их собственные опыты не увенчались успехом. Летом 1886 года Бутлеров предполагал посвятить себя всецело этому делу, но пустячное по началу происшествие расстроило его планы: как-то в конце января этого года Александр Михайлович, став, по обыкновению, на свою скамеечку в кабинете, чтобы достать со шкафа лежавшую там нужную ему книгу, оступился, почувствовал при этом очень сильную, хотя и исчезнувшую затем боль под коленом. Спустя некоторое время он начал, однако, ощущать неловкость в ноге, затем обнаружилось нагноение, происшедшее, по мнению врачей, от разрыва мышцы. Прокол опухоли не изменил течения болезни, которая к весне заставила Александра Михайловича уже лежать в постели и лишь изредка ходить, опираясь на костыли.
В апреле Бутлеров писал С. В. Россоловскому: «Никак не ожидаете вы, конечно, слышать от меня то, что сейчас услышите… Вообразите же себе, что вместо витания на Кавказе, близ сухумских чайных кустов, я путешествую только с постели на кушетку и обратно. Левая нога вся забинтована и обязана не служить мне еще несколько недель… Дай бог, если к концу мая можно будет кое-как гулять с тростью, а уже не с костылями, — в деревню же ехать (куда собираемся в начале мая) придется с этими последними… Хорошо, что болей никаких не чувствую, ем, пью и сплю ладно. Долго нельзя- будет на охоту, но на тяге посидеть, впрочем, надежды не теряю».
Н. П. Вагнер рассказывает, что в эти дни, когда Александр Михайлович лежал с ногой, уложенной в гипсовую повязку, навестившая его приятельница Надежды Михайловны заметила, что ему надо быть очень осторожным, так как могут быть и очень серьезные последствия.
— Какие же? — спросил он.
— Можете и умереть, — ответила она.
— Так что же? — спокойно возразил Александр Михайлович. — Я не желаю смерти, но и не боюсь ее.
В эти дни он не оставлял занятий, уделяя много внимания основанному им при Вольно- экономическом обществе «Пчеловодному журналу». Он был не только его редактором, но и постоянным его автором, он сам держал всю корректуру.
Лечение, казалось, шло успешно. В исчезновении следов разрыва не было повода сомневаться, а опасность возможного образования тромба врачи игнорировали или не хотели говорить о ней больному. Однако они предупреждали его категорически, что ему нельзя ходить на охоту, приседать на корточки перед ульями, во всяком случае, везде и всюду соблюдать крайнюю осторожность.
В мае состоялся обычный переезд семьи в Бутлеровку.
В это лето Александр Михайлович преимущественно занимался сельским хозяйством. Он завел сельскохозяйственные машины — трехлемешный плуг, сеялки, дисковые бороны — и теперь учил рабочих обращению с ними, демонстрировал окрестным крестьянам преимущество работы машинами.
В воспоминаниях С. В. Россоловского мы находим довольно подробный рассказ о последних днях жизни великого ученого, написанный под свежим впечатлением его смерти.
Если не считать того, что отек ноги не исчез совершенно и не пропадало чувство неловкости под коленом, к концу лета положение больного было удовлетворительным.
Накануне Александр Михайлович поехал на охоту, как уже бывало несколько раз, и, вернувшись, весело объявил, что он в этот день впервые с начала болезни почувствовал ногу совершенно здоровой: исчезла даже неловкость под коленом, хотя именно в этот раз пришлось ходить много по кочкам. И в самый день смерти, 5 августа 1886 года, Александр Михайлович чувствовал себя очень хорошо, правел все утро в поле, руководя установкой сеялок и дисковой бороны, приводившей его в восхищение. Затем он побывал на постройке хозяйственных помещений, окончания которой он ждал с нетерпением, чтобы пораньше выехать в Петербург.
Вернулся он в дом в прекрасном настроении, пообедал вдвоем с Надеждой Михайловной. Детей р это время в Бутлеровке не было: Михаил находился за границей с А. Н. Аксаковым, Владимир гостил в Уфимской губернии у Россоловского.
После обеда, по обыкновению, Александр Михайлович уселся в старинное кресло, ожидая, когда будет чай, а Надежду Михайловну попросил сходить куда-то по хозяйству, где он сам не успел побывать. Старый слуга ушел отвести охотничью собаку на место. Возвращаясь, он услышал, что Александр Михайлович громко и взволнованно звал Надежду Михайловну. Он нашел Александра Михайловича уже в другой комнате, бледного, сидящего на диване и поддерживавшего руками голову. Увидев вошедшего, Александр Михайлович сказал:
— Мне что-то дурно, Яков!
— Принести воды, льду? — спросил тот.
— Да, да, будет очень хорошо, — ответил Александр Михайлович.
В это время вернулась Надежда Михайловна. Не подозревая опасности, она немедленно приняла все
