— Это не шиза, — возразила Ники. — Это правда. Так все и было. Я шла из школы, случайно глянула через левое плечо, а солнце — черное…
— И разговаривает, — ухмыляясь, подхватил Нафаня.
— Не разговаривает, а поет!
— Да это не ее тема, — заявил Михалыч. — Это она переврала «Сплин», у них что-то такое есть, сейчас вспомню…
— Я сама сочинила! Дураки! — свирепо крикнула Ники. — Ничего вы не понимаете!
Музыканты разразились хохотом. Ники в гневе, грозная, как вставший на дыбы бурундук, очень их веселила.
— Ники, сколько тебе лет? — отсмеявшись, спросил Нафаня.
— Мне? Скоро четырнадцать, — ответила Ники, мрачно сверкнув на него глазами.
Нафаня присвистнул.
— А я думал, максимум двенадцать. Ты не детдомовка, случайно?
— Сам ты детдомовец, — обиделась Ники. — У меня мама есть. И бабушка.
— Я как-то, еще в школе, в больнице с детдомовскими лежал, — пояснил Нафаня. — Они все выглядели младше своего реального возраста. Задержка развития. А глаза у них взрослые… как у тебя.
— Сам ты с задержкой развития! — рявкнула Ники, не разобравшись, дразнят ее или пытаются оскорбить. — Этот… олигофрен!
— Ну, теперь пошла беситься, — закуривая, устало проговорил Михалыч. — Совсем безмозглая девка, да еще с вот такенными тараканами в голове!
— А нечего меня унижать!
— Вероничка, — холодно произнес Рэндом. — Твои тараканы — это твои проблемы, а у нас вообще- то репетиция. Нафаня, если она опять будет тут буйствовать, больше ее сюда не приводи.
Ники побагровела, потом побледнела — и выскочила из студии, с грохотом хлопнув дверью.
— Вот прикинь, Михалыч, — донесся ей вслед жизнерадостный голос Нафани, — вырастет у тебя Елпи-фидор) станет такого же возраста, как Ники, и будет на тебя зыркать исподлобья и орать: «Папа, ничего ты не понимаешь!»
— И в комнату к себе убегать, хлопнув дверью, — добавил Рэндом.
Музыканты снова захохотали.
Ники фыркнула, прикрыла за собой дверь и сразу очутилась в непроглядной темноте. Все бесхозные лампочки в коридорах Леннаучфильма давно расколотили или повывинтили. Под ногами хрустело что-то похожее на осколки стекла. Ники чиркнула зажигалкой, и на пару секунд в поле зрения возникли грязные стены с отпечатками подошв. Промелькнули и снова пропали во тьме. «Надо было взять фонарик», — запоздало сообразила Ники. Старожилы тут без фонаря вообще не ходили, а то и ноги поломать было запросто можно. Но не возвращаться же в студию — ведь задразнят насмерть! Ники все никак не могла привыкнуть к манере ребят непрерывно подкалывать ее. В первое время дело едва не доходило до драки. Потом, когда Ники поняла, что ее не хотят обидеть, стало чуть полегче. Михалыч, который дразнил ее реже всех, — скорее всего, ему было просто лень этим заниматься, — посоветовал ей: «Просто не обращай внимания на их треп. Это ж так, словесный понос. Болтают, а ты пропускай мимо ушей. Лучше слушай, когда поют». Ники пыталась следовать разумному совету, но получалось не всегда.
Успокоившись, Ники решила минут десять побродить по окрестностям на ощупь. Авось не провалится в какой-нибудь люк. А к тому времени и музыканты сообразят, что Ники гордо ушла без света, и отправятся ей на выручку. «А я завою, как вампир, и кинусь на них из темноты!» — злорадно подумала Ники. Она прикоснулась к стене и пошла вдоль нее, проверяя прочность пола при каждом шаге — здесь это было не лишним.
Кромешная темнота была полна запахов и звуков. Пахло разнообразно и в основном неприятно: дешевым табаком, вонючей «муравушкой» Нафани, горелой изоляцией, пылью, какими-то древними химреактивами, а также мочой и другими продуктами жизнедеятельности рокеров. А еще тут играла музыка. Причем за каждой дверью — своя. В основном довольно убогая, зато громкая. И если у порядочных и почтенных людей, таких, как группа «Утро понедельника», в студии была звукоизоляция, то другие даже двери закрывать не трудились. В итоге Леннаучфильм издавал такое количество разрозненных музыкальных звуков, как не всякая старая шарманка. Еще это напоминало оркестр, который настраивается перед выступлением на глазах у публики. Ники и раньше нравилось бродить по темному этажу и подслушивать под дверьми, кто как играет. Она остановилась и прислушалась, выбирая направление. В правом, еще не освоенном конце коридора наяривали очень даже ничего. Туда она и направилась.
Повернув за угол, Ники увидела впереди слабый луч света, обрадовалась и пошла быстрее. Свет горел на нижнем этаже, сносно освещая почти не тронутый временем лестничный пролет. Оттуда, с нижнего этажа, и неслась зажигательная музыка.
С источником света все тут же выяснилось — им был туалет. Ники замешкалась перед дверью, думая — глянуть, что там, или лучше не надо? От посещения местных туалетов она пока воздерживалась — не хотелось ненароком в чем-нибудь утонуть. Но, оказалось, зря боялась. Туалет, похоже, играл тут роль центра культуры. В нем было относительно чисто, горела единственная на этаж лампочка, и даже слив работал. Все стены были сплошь оклеены самопальными афишками местных обитателей. Ники нашла афишу своей группы с завлекательной рекламной надписью и кривой, отксеренной прямо с натуры физиономией Нафани, похихикала, представляя, как Нафаня сам себя ксерил, засунув голову в копировальный аппарат, решила, что это вполне в его духе, и пошла дальше. Музыка грохотала где-то уже совсем близко.
Коридор первого этажа был явно комфортабельнее, чем их коридор, хотя бы потому, что освещали его аж две лампочки: одна — в туалете, другая — в той самой студии, где бушевал звуковой шторм и время от времени раздавался натурально звериный вой. Дверь, разумеется, была открыта нараспашку. Ники подкралась поближе и заглянула внутрь.
Там оказался бывший кинозал (должно быть, его съемщики были относительно богатыми людьми), такой же, впрочем, грязный и заброшенный, как и все прочие помещения. Под одинокой лампочкой в большом помещении, чьи стены терялись во тьме, самовыражались три молодых человека, по виду клерки, в чистых костюмчиках-тройках и белых рубашках. Один яростно дубасил в барабаны, другой терзал гитару, а третий, экстатически закатив глаза, дико завывал в микрофон на превосходном английском. Играли лихо, и драйв был бешеный.
Ники стояла и слушала минут десять, пока у нее не заболели уши. Но и тогда прикрыла дверь с неохотой. Сумасшедшие клерки ее впечатлили. Ники представила себе, как они, бедные, сидят целый день в офисе, притворяются нормальными людьми, а сами думают только о том, как приедут в студию, сорвут галстуки и завоют в три глотки свои свирепые и безумные первобытные песни.
Несколько минут Ники топталась у дверей зала, раздумывая, куда бы ей податься дальше. О том, что надо вернуться и устроить засаду на Нафаню, она уже забыла.
Варианта, собственно говоря, было два — вперед или назад. Ники бесстрашно выбрала первый, решив, что в другом конце коридора тоже должна быть лестница.
«Пройду по первому этажу и поднимусь на второй с другой стороны», — решила она и пошла по стенке, прислушиваясь и принюхиваясь. Без приключений добравшись до конца коридора, она обнаружила там ожидаемую лестницу. Уже собираясь подниматься на свой этаж, Ники услышала далекое пение.
Ники замерла, положив ладонь на стенку. В этом углу коридора света не было совсем. Пение, что странно, доносилось как будто снизу. Странно — потому что под первым этажом не было ничего, кроме подвала, а Ники даже представить себе не могла психопата, который захотел бы снять студию в подвале, если даже по верхним этажам ходить было опасно для здоровья… Второй странностью было то, что песня пелась без сопровождения музыки, и кажется, даже без микрофона. Это было нетипично для места, где каждый пытался переорать соседей. И третьей странностью было то, что пели хорошо. На Леннаучфильме, где тусовались в основном начинающие рокеры и музыканты-любители, это было еще большей редкостью, чем пение без микрофона. Одинокий мужской голос, сильный и приятный, пел неизвестную песню где-то в темноте необследованных подвалов древней киностудии. Ники была заинтригована. Она нащупала перила лестницы и щелкнула зажигалкой. Точно — лестница вела в подвал, и никакие решетки путь не
