немцами, оказалась не просто смешная, но идиотская опечатка: вместо слова «аффект» возникло слово «аффе», что по-немецки означает «обезьяна». В результате пострадал один из эпизодических персонажей президентских мемуаров — парламентарий Маслов. Бедный депутат, в состоянии аффекта рванувшийся к трибуне, превратился в разъяренную обезьяну. Сверить тексты никто не удосужился, и пошло-поехало. Вся Европа, Азия и Америка делали переводы уже с немецкого издания, а потому каждый переводчик мемуаров в каждой стране изощрялся по-своему. В датском варианте Маслов стал «атакующей обезьяной», в польском — «неистовой обезьяной», а в японском — почему-то «плешивой макакой». Больше всего фантазии проявил американский переводчик, обозвавший Маслова «яростным Кинг-Конгом», что было уж совсем далеко от правды жизни: парламентарий был плюгав и по своим кондициям напоминал в лучшем случае рядового шимпанзе. Ситуация усугубилась тем, что Маслов был членом какой-то международной комиссии парламента и довольно часто ездил за рубеж в составе наших делегаций. Во время очередного такого визита, совпавшего с выходом американского издания мемуаров, жертву опечатки и взяли в оборот штатовские журналисты. Как назло, Маслов оказался человеком без юмора, закатил истерику и, наконец, подал в суд на Президента… Об этой душераздирающей истории я знал со слов моего друга Эндрю Франкфурта-литературного агента, который имел несчастье выступать посредником между нашей стороной и немецким «Ферлагом». Ни в чем не повинного Франкфурта едва не сделали стрелочником, намереваясь повесить на него идеологическую диверсию и с позором выслать диверсанта из России. Спасла его только педантичность немцев-издателей: они разыскали-таки наборщицу и корректора, Штрафовали обеих и принесли ему извинения. идрю даже показывал мне номер «Шпигеля» с этими извинениями.
Парламентарий Маслов мог товесить себе на стену заверенный юристами серфикат, что он, Маслов, «назван обезьяной по ошибке и на самом деле обезьяной не является». Да, наверное, повесил, дурак…
— Ну, теперь-то тебе все понятно? закончил свое отеческое напутствие генерал-полковник. Он бы, вероятно, очень огорчился, узнав, что во время его инструктажа детектив Штерн втихомолку думал об обезьянах.
Чтобы быть до конца последовательным, я отрицательно помотал головой.
— Теперь-то что? — с тяжелым вздохом спросил Сухарев.
— Сроки, — объяснил я. — Тщательная проверка потребует не меньше недели.
Это минимум. Сухарев страдальчески скривился:
— Какая еще, на хрен, неделя? Завтра к вечеру мне нужен отчет!
В принципе работы здесь было часа на три, не больше. Однако слишком быстрый результат всегда вызывает подозрения. В течение пятнадцати секунд я делал вид, что напряженно думаю.
— Конечно, если очень сильно постараться… — с сомнением в голосе проговорил я. — То, пожалуй, за три дня… Иначе будет халтура.
— Даю сроку два дня, — увесисто подвел итог Сухарев. — Послезавтра придешь сюда с результатами. Сам не придешь — привезут.
— Но это могут быть самые предварительные… — счел я нужным еще немного посопротив- ляться.
— Пусть предварительные, — прихлопнул по столу ладонью генерал-полковник.
— Потом доработаешь все не торопясь. Будет тебе и неделя, и белка, и свисток.
Короче, послезавтра являешься сюда в это же время. Пропуск будет внизу. Вот возьми телефон, на всякий пожарный. — Сухарев извлек из кармана своего модного пиджака умопомрачительный кожаный бумажник. Из бумажника генерал-полковник, порывшись, достал визитку с золотым обрезом, накорябал на ней шариковой ручкой слово «ТЕТРИС» с восклицательным знаком — в качестве напоминания, чем я, значит, должен заниматься, после чего визитка начальственным жестом была вручена мне.
Я выудил из кармана своей спецовки сантехника замызганный кошелек и торжественно упрятал в него генерал-полковничье напоминание. Визитка легла рядом с двумя жетонами и свернутой вчетверо купюрой достоинством в пять рублей.
Больше ничего в кошельке не было.
— Только учти, Яков Штерн, — сурово проговорил Сухарев. — Будешь трепаться — пожалеешь. Хотя ты не болтун, я в курсе. И это плюс. И для нас, и особенно для тебя. Докладывать будешь мне лично, никому другому. Есть вопросы? — При этих словах генерал-полковник снова бросил быстрый взгляд в сторону ящика своего стола. Того самого ящика, задвинутого. Очень ему, наверное, хотелось, чтобы у меня никаких вопросов больше не было.
Увы, у меня вопрос все-таки был:
— Как насчет задатка?
Лицо генерал-полковника стало недовольным.
— Ну, ты и жук, — пробурчал он. —Тут ведь тебе не частная лавочка, не обманут.
— И тем не менее, — кротко объяснил я, поглядывая на сухаревский бумажник.
— Задаток я беру всегда, из суеверия. Традиция у меня такая, видите ли.
— Суеверия… — передразнил Сухарев. — Ну, хрен с тобой. Сколько?
— Тысячу.
Лицо генерал-полковника из просто недовольного стало ОЧЕНЬ недовольным:
— Ты-ся-чу баксов задатка? А жопа не треснет? «И этот туда же», — подумал я устало. Почему-то все мои клиенты уверены, что детектив Штерн берет в качестве аванса исключительно американские деньги.
— Рублей, — уточнил я. — Всего лишь тысячу Рублей. Старыми. По нынешнему — один рубль. Говорю, традиция у меня…
Выражение недовольства сразу же испарилось с генерал-полковничьего лица.
На смену пришло удивление. Сухарев внимательно осмотрел меня, стараясь найти во мне еще какие-нибудь признаки тихого помешательства. Не нашел, фыркнул и стал копаться в своем бумажнике. Самыми мелкими у него оказались пятидесятирублевые банкноты, а вообще больше половины бумажника занимали пластиковые кредитные карточки.
— Может, десятку возьмешь? — поинтересовался, наконец, главный президентский страж.
— У меня сдачи нет, — сухо ответил я. Традиция есть традиция, отступать от нее нельзя.
Генерал-полковник что-то буркнул себе под нос, придавил кнопку селектора и спросил:
— Иван, у тебя мелкие деньги есть?
— Доллары? — тревожно спросил селектор.
— Рубли! — со злостью заорал генерал-полковник. —Деревянные! Железные!
Понял?
Через несколько секунд в дверь кабинета проскользнул слегка обалдевший Иванушка из приемной. В одной руке он все еще сжимал отвертку, а в другой — горсть серебристой мелочи. Он боязливо приблизился к начальственному столу и сначала вознамерился оставить на столе не мелочь, а отвертку. Очевидно, причина генерал-полковничьего гнева была ему непонятна.
— Дубина, — с сердцем сказал Сухарев. — Ну, зачем мне твоя отвертка?
— Виноват! — полузадушенно прошептал парень, хватая инструмент обратно и высыпая на его место серебро. — Мне можно идти?
Генерал-полковник только махнул досадливо рукой, и Ваня-секретарь исчез из кабинета.
— Молодое пополнение, — скорбно прокомментировал Сухарев. — Раздолбай. Из всех команд знают только «вольно».
— То ли дело старая гвардия, — машинально поддакнул я. — Те-то, по крайней мере, команды не путают…
Признаюсь, про старую гвардию брякнул я безо всякой задней мысли. Просто чтобы разговор поддержать. Брякнул — и сам поразился тому эффекту, который вдруг произвела моя невиннейшая фраза. Сухарев резко отпрянул назад, глаза его округлились, челюсть отвисла. За каких-нибудь полчаса разговора с шефом ПБ я успел повидать Сухарева злого и Сухарева торжествующего, Сухарева озабоченного и даже Сухарева с улыбкой. Но вот Сухарева испуганного я видел впервые! И, клянусь, целые две секунды страх на его лице был самым натуральным. Как будто генерал-полковник вдруг увидел на месте частного детектива Штерна привидение.
