сейчас на экране. Мы скакали бок о бок с Мокеичем. Наушник у него от бега сполз, и я слышал восхищенные вопли из студии. Все в полном отпаде! Заснять скандал в самой «Вишенке», да еще с участием соколов. Кому-то этот прямой эфир еще припомнят, но все будет потом, завтра, а сейчас они умирали от счастья.
Нам было не до счастья. Нам бы успеть…
Успели!
Наша дружная кавалькада в полном составе выпрыгнула из пустого проема входной двери. Напоследок Катя ухитрилась все-таки разбить лампу о косяк, и я вовремя увернулся от осколков. Судя по крикам у меня за спиной, кто-то не увернулся. Хорошо бы это был толстощекий Мосин. Лишняя нашлепка ему бы не помешала.
Как только мы выпрыгнули из двери, лампочка на камере погасла. Странно, неужели прошло всего пятнадцать минут? Да быть не может. Мне показалось, что прошло уже не меньше часа. Вот что значит теория относительности.
Рафик был прямо под боком, мотор еще толком не успел остыть, и мы взяли сразу с места в карьер. Преследователи замешкались. Они припарковали свои лимузины в стороне, противоположной нашему бегству. Это дало нам минуты три для отрыва.
И мы помчались по ночной Москве. К нашему счастью, ночная жизнь кипела только в особых, предназначенных для этого заведениях и не распространялась на проезжую часть. Дорога была отнюдь не загружена. Завтра, когда в Москву понаедут гости, родео не устроишь. Но пока путь свободен, вперед!
Мокеич за рулем старался как мог. Наш маленький «рафик» был ничто по сравнению с лимузинами соколов, но Мокеич выжимал из механизма все и даже больше. Оторваться можно либо сейчас, когда между нами еще дистанция, либо никогда. Еще десять минут, и они нас настигнут, и тогда… Об этом лучше было бы не думать.
Пока же мы мчались по улице Поварской. Мокеич рулил, «рафик» вздрагивал, Катя собирала свои проводки, горестно вывинчивая цоколь покойной осветительной лампы. Журавлев нервно вертел в руках свой раструб микрофона, растерянно соображая, нельзя ли на пять минут переделать его в настоящий стингер. Что касается меня, то я вместе со всеми подпрыгивал на ухабах, борясь с желанием набрать оставленный мне номер генерала Дроздова и попросить на выручку пару танков.
Мы вырвались на бульвар, вспугнули двух прохожих-камикадзе, разминулись со случайным «жигулем» и, визжа тормозами, рванули в сторону Триумфальной площади. Надо было добраться до Большой Садовой, а там можно было уйти переулками, которые лучше Мокеича не знал никто.
— Ходу, Мокеич, ходу! — сказал я, вглядываясь в зеркало заднего обзора. Вот-вот на горизонте могли появиться преследователи. Собственно говоря, поймать нас можно было легче легкого, если бы соколы обратились в ГАИ. Но я прекрасно знал, что сейчас они этого не сделают — особенно эта троица.
— Аркадий Николаевич, они далеко? — спокойным голосом спросила меня Катя.
Я порадовался за нее. Другая бы на ее месте давно впала в истерику и начала бы звать маму. А Катерина — ничего. Привыкла. Бывали у нашей команды случаи и покруче.
— Боюсь, что… — начал я, взглянул в зеркало и осекся. Преследователей не было! Очевидно, они свернули на Герцена и теперь могли догонять разве что свою тень.
— Интересно, почему же они свернули? — спросил меня Журавлев. Он отложил наконец свой стингер, тоже взглянул в зеркало и теперь удовлетворенно протирал очки.
— А черт их знает, — беспечно сказал я. — Считайте, что повезло. Вместо бизнесменов случайно напоролись на вооруженных соколов и остались целы. Скажем спасибо гражданке Фортуне…
— Случайно? — хитренько переспросила меня Катя.
— Абсолютно случайно, — честно уверил я ее. Это было, кстати, чистой правдой. Случайно и по моей вине. Я, идиот, не сделал нужных выводов из рассказа бильярдиста Суворова и про соколов просто не подумал. Иначе я бы не решился рисковать своей командой.
Все мы задним умом крепки, подумал я покаянно. Даже известные на всю страну тележурналисты вроде меня. Тут я вообразил себе, как Димочка Игрунов с градусником под мышкой смотрел мой репортаж из «Вишенки», скрипя зубами от зависти, — и сразу утешился.
Глава 44
МАКС ЛАПТЕВ
Ночью здесь, оказывается, большое движение, подумал я, с трудом уворачиваясь от телевизионного «рафика». Так бедному фискалу недолго и в аварию угодить.
Я проводил глазами шустрый фургончик, остановил свой «жигуль» и осмотрелся. Дом, в котором проживал господин Воскресенский, должен быть где-то поблизости, на Поварской. Фонари уже бледненько горели, и в их неверном свете таблички на домах рассматривать можно было только вблизи. Я вышел из машины, и тут рядом завизжали тормоза. Автогонки здесь, что ли? Я оглянулся. Рядом с моим «жигулем», почти борт в борт, притормозил чей-то лимузин. Из него высунулась злая голова с нашлепкой на щеке.
Хотя было и темновато, эту голову я узнал. Некто Мосин, правая рука Пал-Секамыча. Второй человек у соколов. По отзывам знающих людей, большой мерзавец.
— Эй, мужик! — крикнул Мосин. Меня он, разумеется, не узнал, и не только потому, что я стоял в тени, но и потому что не знал никогда. Одно из преимуществ нашей службы — быть в тени и не высовываться.
— Чего тебе? — лениво спросил я, делая вид, что закуриваю.
— Слушай, «рафик» видал? Куда он поехал, а?
Я не колебался.
— Туда! — Я махнул рукой в сторону улицы Герцена.
Мосин ткнул шофера, лимузин взвизгнул и умчался в указанном мною направлении. Пусть поищут, ухмыльнулся я злорадно. Не знаю, чем телевизионщики насолили сегодня соколам, но теперь Мосину их уже не поймать.
Я еще по инерции ухмылялся, когда звонил в дверь квартиры Андрона Воскресенского и предъявлял ему свое служебное удостоверение. Но тут же стал серьезным, увидев, как смертельно побледнел хозяин квартиры. Очень похоже, что визит мой его напугал, но не удивил.
— Я могу собрать вещи? — с ходу спросил Воскресенский слегка надтреснутым голосом. Так в старинных фильмах про гражданскую войну говорили интеллигенты-вредители, когда к ним с обыском приходили орлы из чрезвычайки. Впрочем, и сам Воскресенский внешне напоминал такого интеллигента из фильма. Разве что сутулился чуть больше, чем следовало бы.
— Вещи? — не без удивления повторил я. — Что ж, вещи, наверное, вы можете собрать. Только сначала, пожалуйста, извольте чистосердечное признание.
— Признание в чем? — глухо спросил Воскресенский.
— Уж вам виднее, в чем, — пожал я плечами. — Вы ведь даже не спросили, зачем я пришел. Сразу сдаетесь. Ну, так рассказывайте.
— Про что? — все так же глухо произнес Андрон Сигизмундович. Видно было, что каждое слово дается ему с трудом. Руки у него подрагивали. Он старался не смотреть мне в глаза и вообще производил впечатление человека, с детства перепуганного. Только вот в чем?
— Расскажите мне про покушение, — сразу взял я быка за рога.
Губы Воскресенского сложились в какую-то странную болезненную улыбочку.
— Да-да, конечно, — обреченно кивнул он. — Ваш неизменный репертуар. Покушение на генералиссимуса и туннель от Бомбея до Лондона. Узнаю Лубянку. Валерия истеричка, но в этом она была права.
— В чем, в чем права? — не отставал я.
— Во время нашего последнего разговора она предупреждала меня, что этим кончится. Черные «воронки» будут разъезжать по ночам и хватать по спискам. Всех бывших антисоветчиков, радикалов и
