— Ты про кого?
— Да так, вспомнил…
— Интересно, а Зойка жива?
— Зойка? Да мы с ней вместе на пенсию уходили. Она — прелесть, в прекрасной форме. А ведь ей уже семьдесят с гаком. С большим гаком. Ну, я же ее помню в тридцатые, ноги — во! Шея — во! Глаза — незабудки!
Мимо пробегали милые красивые девушки с длинными ногами и красивыми шеями, но чего-то им действительно недоставало.
Полушепотом прозвучал очередной анекдот, раздался взрыв смеха, закурили, покашляли:
Сейчас крутится машина — идет съемочный период — так будь добра, вертись, успевай, будь здоровой, бодрой и красивой. Вот что от тебя требуется. Как ты достигаешь этого — твое дело. Работай! Когда в детстве смотришь на экран, то менее всего к лучезарному видению применимо такое прозаическое слово «ра-бо-та». А этот труд — самая настоящая черная работа. Идешь по улице (во время съемки) в атласном желтом пальто, в черной шляпе с перьями, обернутая трехметровой лисой, а в гостинице чистишься и отмываешься от пыли, грима и грязи, как заправский кочегар. Так это же еще самая «чистая» роль. А бывает… Сейчас зрители стали понимать, что такое актерский труд. Реже слышишь: «…Ну-ка, что- нибудь веселенькое из вашей жизни», или «Пару свеженьких анекдотиков». Зрителей интересует многое из того, что составляет предмет сложной внутренней жизни актера. Это очень дорого. Но встречается и обидное отсутствие такта, непонимание актерского труда, какое-то праздное любопытство. Около съемочной площадки народу видимо-невидимо. Никто никуда не спешит, стоят часами, как будто в городе вечный праздник. У меня даже в простых, казалось бы, проходах своя особая сложность: пройтись по улице в прошлом времени. Как бы это точнее?.. Это ведь самое начало картины, и я должна быть вся в том мире, где живет моя загадочная трехсотлетняя героиня. Это никак не играется внешне, это все внутри. Потому сегодняшние «Жигули», девочки в джинсах с мальчишескими стрижками, мальчики с длинными волосами и с бусами на шее, а главное, болельщики-энтузиасты — это все выбивает из внутреннего мира.
— Подойдите к нам поближе, мы на вас посмотрим!..
— Скажите нам, что вы едите?
— Ой, а сколько вам уже лет?
— Боже ж мой, какая вы худая!
— Люда-ачка, прывет от наших!
А у меня внутри борьба: не выбиться «оттуда», не отойти «от той», не дать себя увлечь в сегодня. А в гостинице свалишься на кровать и думаешь: ну что сегодня было такого уж сложного, отчего же ты такая дохлая? От внутренней работы, борьбы. Чтобы потом, в монтаже роли, ни один кадрик не выдал и не выкрикнул на экран: «Э! А это уже не Эмилия Марти!» Но… нашего труда на экране не должно быть видно. Труд должен быть за кадром, а зритель должен смотреть на экран как в детстве.
Вот кончится жестокий съемочный период, будет озвучание, и по теории должно прийти облегчение. Но легче будет только от того, что теперь забудешь о своем лице. В озвучании принимают участие память, сообразительность, гибкость интонации, музыкальная синхронность. И я буду искать новые; странные обертона в голосе героини, ведь ей триста лет. И она — это не я и ничуть не один из тех персонажей, что стоят за моей спиной. А потом первые просмотры и «шу, шу, шу»… Сначала по студии, потом по Москве, а потом появятся первые статьи, и о картине сложится определенное представление. Я уже заранее чувствую, как фильм беззащитного музыкального жанра попадет под обстрел журналистов, а мне летит первое письмо: «Уважаемая товарищ артистка! Вы меня просто разочаровали. Зачем вам надо было после столь уважаемых ролей опять петь, крутиться, плясать и кривляться? Как-то все до этого было у вас прилично… Если хотите, послушайте моего совета…» Будут советы, будут свои мнения… В общем, начнется новая жизнь, и все то, чем ты жила в роли, останется лишь с тобой.
Кончаются мои прыжки в высоту с приземленнями в других широтах. Туманы и миражи «утра» рассеялись. Я вижу ясное небо, солнце и траву. По-прежнему ошибаюсь в людях, ибо не могу жить без любви. Я их люблю. Это условие жизни моей и жизни моей профессии. В работе мне на помощь приходят мои ошибки «утра». Они врастают в ткань роли, делают ее узнаваемой для зрителя. А мои личные сегодняшние «сумерки» подытоживают как бы со стороны жизнь персонажа и делают его объемным. Не все, не все уходит с молодостью, но сколько бы прекрасного ни пряталось в «утре», оно там и должно остаться. Если душу «гнетет боль воспоминаний», нельзя двигаться. Нельзя «иттить уперед, дальший». Сейчас мои сумерки. Самое сиреневое время. Самое интересное!
НА РАБОТУ!
Утром встаю и еду на «Мосфильм». Сегодня у меня «проба» — точнее, репетиция — режиссер взял на роль без проб. Внутри идет срочная перестройка из трехсотлетней актрисы в нашу сегодняшнюю дамочку-разлучницу в фильме «Любовь и голуби». Опять ролишка заковыристая — «Что подумают о вас люди?» — летит первое письмо от постоянной корреспондентки. Но роль мне нравится. И режиссер Владимир Меньшов пока недоверчиво относится ко мне. Уже интересно! Опять все заново. Опять доказывать! Опять искать, копать, проваливаться и делать шаг вперед! В общем, жизнь продолжается!
Вчера, перед сном, я уцепилась за какое-то интересное открытие. Не забыть, не забыть! А оно выскользнуло: «Отпусти меня, я еще не та золотая рыбка. Но и я тебе пригожусь». Значит это еще — не главная правда. Это только ее частица. И еще частица, и еще частица… Кажется, для постижения всей правды не хватит и жизни.
Я искала свою правду в военном детстве и военных песнях, в своих скоропалительных решениях, ошибках, заблуждениях и начинаниях с нуля… Свою правду я ищу в своих героинях. Через их судьбы. Ирония судьбы, но почти все мои героини одиночки. Даже нежная коза в жизнерадостном детском мюзикле «Мама». В их мире нет хозяина. Одиночка. Это слово появилось после войны. Раньше, по книгам и кино, как-то больше солдатка. А теперь — одинокая, одиночка…
Сколько случаев одиночества мне выпало на долю в ролях. Мои героини ищут счастья. Почти все достигают его, а если и теряют, то становятся сильными, как героиня в фильме Евгения Матвеева «Особо важное задание». Удивительно, но сильными делает их одиночество. Не на кого опереться, невозможно расслабиться. Какая нелегкая судьба. Хотела бы я постичь психологию благополучной женщины, опиравшейся на сильную руку? Нет. Может, это знамение времени? Но ведь я живу в этом времени? Может, ему, этому времени, должна соответствовать именно такая героиня? Не знаю. Но мои роли не истощают меня. Они меня питают, обновляют. И я иду навстречу новой роли опять сильная, свежая, как птица феникс, возрождающаяся из пепла. И коварная мысль о поворотах, страхи «новых типажей» не приходят мне в голову. Я кручусь в сценарии, задыхаюсь в роли до тех пор, пока не зашипит кислород правды и не забьется спокойно сердце.
…Войдя на «Мосфильм», я сразу поверну налево, в обход. «Не появляйся от нечего делать на студии. Болей, терпи, жди. Знай, если ты понадобишься студии, — тебя найдут на краю земли. И самолет приземлится в твоем дворе». Лишний раз я и сейчас на студии не появляюсь.
«Мосфильм», «Мосфильм»… люблю я тебя и боюсь. Ощущаю тебя как нечто живое, обладающее желанной славой, как кипящей лавой, и бросающее в ледяную воду. Остывает лава быстро, но годами не
