— Чтобы не обидеть вас, положим по двадцать бу, — быстро начал считать Рокубэй. — За две ночи — сорок, а если вычесть тридцать четыре за дерево, останется шесть, за два тюфяка — восемь, это четырнадцать. И утром чай на двоих, скажем, еще шесть — это двадцать. И за ваше хорошее к нам отношение еще удвоим — и это будет сорок. И так как я уже не буду спать под деревом, вычтем тридцать четыре, и с вас следует дополучить шесть бу.
Мурамори только было открыл рот, чтобы указать Рокубэю его ошибку в сложении и вычитании, но тот бросил на него такой свирепый взгляд, что лицо мальчика покрылось от испуга потом, и он сразу замолчал. А старуха в удивлении хлопала глазами и, не успевая следить за быстрым счетом, только спросила:
— А почему вы вычли с меня за тюфяки? Это надо прибавить.
— Верно, верно, — согласился Рокубэй. — Пересчитаем еще раз. Значит, за две ночи в комнате… два раза по двадцать будет сорок. И прибавить тюфяки — сорок восемь, и вычесть чай — сорок два. И за дерево я заплатил двадцать четыре. И значит, их тоже надо вычесть. Это будет восемнадцать бу. И, как только вы вернете мне их, мы будем в расчете за две ночи вдвоем в комнате, а вы ночуете под деревом.
Старуха поскребла пальцем в прическе и спросила:
— Это верно — восемнадцать? Вы как будто сказали шесть?
— Шесть — без тюфяков, с тюфяками — восемнадцать. Мой мальчик остается здесь и ляжет спать. Он очень устал за дорогу. Прошу вас, верните мне восемнадцать бу, я очень тороплюсь. Сейчас я ухожу, но скоро вернусь и попрошу приготовить мне чай и какую-нибудь закуску, а найдется кувшинчик сакэ, еще лучше. Если у вас сейчас нет восемнадцадцати бу, дайте сколько есть. Остальное вернете, когда мы будем уезжать.
Старуха достала из рукава платок с завязанными в нем монетами и уже хотела распустить узел, но Рокубэй быстро прервал ее:
— Сейчас уж некогда считать. А я потом посчитаю и, если окажется лишнее, все тотчас вам верну… Мурамори, ложись, спи! — И он быстро ушел.
Мурамори послушно лег, но не мог заснуть. Ему мешали мысли. «Вот теперь он забрал деньги у этой дуры, — думал он. — Вернется он, как же, дожидайся! А меня он оставил здесь на растерзание. Что мне делать? Что ждет меня?»
Но не успел он два-три раза перевернуться с боку на бок, как Рокубэй уже вернулся, поддерживая под локоть какого-то странствующего монаха. Монах рассыпался в благодарностях.
— Видно, боги сподобили меня встретиться с таким добрым человеком! — восклицал он. — Всю прошлую ночь я просидел на улице и думал, что и сегодня уже не придется мне отдохнуть. Все кости у меня ноют. И вдруг вы подходите и предлагаете ми разделить со мной вашу комнату. Какое благородство души! Какой добродетельный поступок!
— Прошу вас, не преувеличивайте мои достоинства, — скромно потупясь, сказал Рокубэй. — Для меня честь оказать услугу святому человеку. Так вы собираете пожертвования на сооружение нового колокола в вашем монастыре? В таком случае у вас должен быть подписной лист?
— Как же, — ответил монах и вынул из-за пазухи лист и довольно округлый кошелек. — Есть еще благодетели в нашей стране! Как видите, много набожных людей расписались здесь. Надеюсь, скоро уже смогу я вернуться в монастырь и отдохнуть.
— Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки сакэ? — спросил Рокубэй. — Это поможет вам восстановить свои силы.
— Ну, если одну только чашечку, не будет в том греха, — ответил монах и облизнулся.
Рокубэй быстро сбегал к хозяйке и вернулся с кувшинчиком сакэ и блюдом закусок. Но прежде чем выпить, он достал коробочку для лекарств, какие все в то время носили на поясе, открыл верхнее ее отделение и достал оттуда темную пилюлю. Причмокивая от предстоящего удовольствия, он опустил пилюлю в свою чашку, налил сакэ и тщательно размешал пальцем. Залпом выпил, и тотчас по его лицу расплылось выражение блаженства.
— Что это? — спросил монах, как зачарованный следивший за его движениями.
— Превосходное лекарство, которое прописал мне известный врач, — ответил Рокубэй. — Стоит принять одну пилюлю, и всю усталость как рукой снимает.
— Нельзя ли мне тоже попробовать? — умильно улыбаясь, спросил монах.
— Это честь для меня, и для врача, и для пилюли, — сказал Рокубэй, снова достал коробку, вынул оттуда пилюлю и положил в чашку монаха: — Залпом пейте, не принюхивайтесь, опрокидывайте прямо в горло. На здоровье. Ну как?
— Странный вкус, но как будто неплохо, — ответил монах, и оба принялись за закуски. Прошло немного времени, монах начал зевать и потягиваться.
— Что-то гудит у меня в голове, как вечерние колокола Асакусы, — пробормотал он, качаясь, приподнялся, дополз до тюфяка и, повалившись на него, тотчас захрапел.
— Ну, теперь его и землетрясение не разбудит, — смеясь, сказал Рокубэй. — От этой пилюли спят сутки без просыпу.
— А как же вы? — спросил Мурамори.
— Моя — совсем другое дело. Но не будем терять времени!
С этими словами он быстро раздел монаха, накинул его рясу поверх своей одежды, спрятал волосы под монашеской шапочкой, а ее широкими завязками прикрыл шрам на скуле. Потом сунул за пазуху подписной лист и кошелек, велел Мурамори взять к руки корзинку для подаяний и смело направился к заставе. Там, бормоча молитвы, пробрался он вперед, и, так как бумаги монаха были в порядке, стража на заставе пропустила их.
А старуха хозяйка всю ночь считала и считала и только под утро сообразила, что ее обманули. Схватив метлу, разъяренная, она ворвалась в комнату и застала там только храпящего монаха, стыдливо прикрытого одеялом.
ПЕРЕПРАВА САНО
Как-то в холодное зимнее утро оказались они у города Сано, в провинции Кодзукэ. Ветер дул пронзительно, рвал одежду, забирался в рукава, леденил тело. Вчерашний снег замел дорогу, которой они прошли, а вновь падающие густые хлопья скрыли тропу, которой им предстояло идти.
Рокубэй был очень сердит.
— Правильные сложили стихи про это проклятое место! — воскликнул он.
— А я вижу прикрытие! — закричал Мурамори. — Смотрите, вон там, видите, будто темное пятно среди всей этой белизны.
— Ничего я не вижу, — проворчал Рокубэй. — Совсем залепило глаза снегом. Однако же должна быть у переправы хижина перевозчика. Будем надеяться, что это действительно какое-нибудь жилье, а не заросль кустарника или просто холмик.
Когда они подошли поближе, они увидели, что это хижина, но дверь закрыта, а на ступеньках сидит женщина, вся съежившись в комок, запорошенная снегом.
При виде путников она вежливо подвинулась и сказала:
