чистая. Ночью выйдешь на улицу и в нос ударит резкий запах прелых листьев и мхов. Дышится легко, но уже хмурится небо, клубится паром сумеречная мгла между деревьями. И вдыхая полной грудью, ощущаешь холодок. Пройдёт неделя-другая, и первый снежок припорошит опавшую листву.
4 ноября. В окрестностях Старогордеевки объявился тигр. В общем-то, новость эта сама по себе незначительна. Следами тигра вблизи жилья таёжников не удивишь. Всё дело в том, что полосатый зверюга уже загрыз двух коров на ферме агрофирмы, нападал на шофера лесовозной машины. Но тот успел заскочить в машину и захлопнуть дверцу. Но самое невероятное случилось в субботу вечером, когда хищник перемахнул через забор к леснику Гаврилову и утащил собаку. На крыльце избы возился с санками пятилетний внук лесника Алёшка. Тигр одним прыжком настиг дворнягу, потоптался вокруг малыша и тем же путём ушёл обратно.
Утром, напуганные выходкой зверя старогордеевцы с громкими криками пошли в лес. Паля из дробовиков и гремя пустыми вёдрами, они прочесали тайгу вокруг деревни.
Через три дня тигр вновь разворотил ветхую крышу свинарника и съел поросёнка. Потом он куда-то ушёл и больше в Старогордеевке не появлялся.
31 декабря. Это предновогоднее утро я встретил в таёжной избушке в ключе Потерянном в компании охотников-любителей.
Обычная подготовительная суета началась в зимовье задолго до рассвета. Бряцали ружья и котелки, шкварчала яичница на раскалённой сковороде, колыхался язычок пламени в стекле керосинки. Охотники умывались, завтракали, наливали в термоса чай, проверяли снаряжение. Всем не терпелось пораньше выйти в тайгу, ощутить в руках приятную тяжесть зараженного ружья.
Сунув босые ноги в нагретые на сушилке валенки и нахлобучив кроличью шапку, я с пустым ведром вышел на улицу, спустился к речке. Кто-то из моих гостей уже продолбил наледь в проруби. В ее чёрном провале плавала, блестела среди льдинок отражённая с неба звёздочка. Я зачерпнул воды и заспешил в нагретую избушку. На тропке, протоптанной вдоль берега, поскрипывал под ногами снег. Каждый шаг звонко отдавался в морозной тишине.
День, судя по чистому небу, обещал быть безветренным и ясным. В такую погоду трудно подойти к зверю на верный выстрел. Снежная вьюга для скрадывания копытных всегда более благоприятна.
Учитывая погодные условия, мы, посовещавшись, решили охотиться загоном.
Луна ещё отражала свой бледный свет, и его голубые отблески ложились на хрустальное царство тайги, когда мы двинулись в путь.
Дрожащие звёзды тускло поблескивали из предрассветной мглы. Бледно-розовый огонь занимающейся зари высвечивал на востоке лилово-фиолетовые гольцы Сихотэ-Алиня.
В туманном от седого мороза лесу слабо различались очертания заиндевелых деревьев.
Мы остановились на лесовозной дороге, у поворота на ключ Потерянный. Отсюда рукой подать до молодого осинника, изрытого копытами лосей. Их следы то слева, то справа от дороги всё более четко проявлялись на бледно-голубом снегу.
Кустарник, сухой бурьян, чёрные ветки елей и пихт - всё серебрилось в густом инее.
Начало светать.
Звёзды угасли. Ярко-красный диск солнца, ослепительно пламенея, растопил сиреневые сумерки.
В назначенное время загонщики двинулись вперёд.
Огромный рогач, ломая сухой валежник, выбежал на линию стрельбы. Малиново-красное зарево пробуждающегося дня высвечивало коричневатые бока зверя. У поваленной бурей старой лиственницы лось задержал свой размашистый бег, и тотчас прогремел выстрел. Гулкое эхо прокатилось над застывшей в холодном оцепенении тайгой. Взметнув облако снежной пыли, могучий зверь вскинулся на дыбы, но зашатался и тяжело рухнул в сугроб.
Нагруженные добычей, в приподнятом настроении возвращались мы домой. Внезапно над головой одного из загонщиков грохнул выстрел. Это выпалила вертикалка идущего за ним по пятам уже немолодого, но самонадеянного охотника, не разрядившего ружье после охоты. Его 'забывчивость' чуть было не омрачила такое прекрасное утро.
5 января. Ледяное солнце выкатилось из-за дальних вершин. Ветер острым мелким снежком хлестнул в лицо, перехватил дух.
Я поднялся на Синий перевал и с высоты его островерхих гольцов оглядел извилистое ущелье ключа Листвяного. До старого заброшенного лесосклада отсюда не более километра. Там, среди молодых зарослей осинника, элеутерококка и сухих трав часто можно застать пасущихся изюбров. В той стороне сегодня поутру раздалось несколько отрывистых выстрелов, и оттуда протянулась сейчас цепочка сбивчивых, торопливых следов неизвестных людей. Прошли трое. Вооружены винтовкой и двумя дробовиками. На месте их привала я нашел гильзу калибра 7,62 мм. и отпечатки на снегу от ружейных прикладов. Один - высокий, шаги его широкие, курит дорогие сигареты. Другой, обутый в подшитые мехом ичиги, попроще: заворачивая самокрутку, обронил на снег крошки самосада и обрывок газеты. Третий - моложе всех, ковырял ножом бересту, часто оборачивался спиной к пням, опирался на них тяжелым рюкзаком, чтобы передохнуть. Мокрое дно мешка кровянило, выдавило в снегу красные ямки. Следы незнакомцев глубокие, неровные. Так идут, шатаясь под тяжёлой ношей.
Следы перечеркнули распадок, пересекли наледь ручья и потянулись к хорошо наторенной лесовозной дороге.
Срезав путь через перевал, я спустился к ней в тот самый момент, как из-за поворота показался 'Джип'. Я неожиданно вышел из-за кустов и поднял карабин наизготовку. 'Джип' остановился. Из него вышел директор леспромхоза Калюжный, неспеша закурил 'Парламент', небрежно усмехнулся:
-- Что, своих не узнал, Самсон Павлович? Сын, вот, студент, на каникулы приехал... В лесок прогулялись, лимонника насобирали, шишек...
Парень лет семнадцати и шофер натянуто улыбнулись.
-- На вашем привале у старого лесосклада поднял, -- показал я гильзу Калюжному. -- Откройте багажник.!
-- Я же говорил - на Самопала нарвёмся! -- не выдержали нервы у шофёра.
Охотничьих билетов, лицензии на отстрел копытного животного, путёвки на охоту в ключе Листвяном у них не имелось. Не было документов и на гладкоствольное огнестрельное оружие.
Я изъял у браконьеров прорезиненные мешки с олениной и ружья, составил протокол за нарушение правил охоты.
Калюжный пригрозил мне: 'Урою тебя, старый пень!'.
Да мне-то?! Первый раз, что-ли выслушивать угрозы?
Это приключение завершило в тот день мой поход на Синий перевал.
13 февраля. Чуть занялся рассвет, я вышел из зимовья и отправился к чернеющим вдали гольцам. В трёх дальних охотугодьях предстояло мне по следам определить примерное количесво дичи.
Охотничий сезон уже закончился. Я шёл не таясь, присматриваясь к следам и время от времени делая пометки в блокноте.
Неожиданно из густого подлеска выскочил рослый секач. Не добежав до меня каких-нибудь двадцать шагов, он остановился, настороженно поводя рылом и принюхиваясь. Столь близко наблюдать этого чуткого зверя мне довелось впервые, и я с интересом разглядывал свирепо вытянутую морду с загнутыми жёлтыми клыками, косматый вздыбленный загривок, широкую, в ледяных катышках грудь. Весь облик вепря, готового в любой миг броситься на противника, говорил о необычайной силе и отваге таёжного исполина. Что-то не понравилось кабану, и он стремительно рванулся прочь. Шутки ради я шугнул его вслед громким криком. И тут случилось непредвиденное. Кабан круто осадил, повернулся и ринулся в мою сторону. Я вскинул карабин и выстрелил в упор, но было уже поздно: секач налетел на меня, сбил с ног. Я стоял на гребне скалы, и потому оба мы чуть не в обнимку закувыркались вниз с крутого склона. К счастью, я не выронил карабин и, барахтаясь в сугробе, изловчился и выстрелил в мохнатое ухо наседавшего зверя. Он сразу обмяк и затих, лишь пена кроваво пузырилась вокруг раскрытой пасти. Первая пуля разворотила кабану клыкастое рыло, однако, он успел всё же зацепить мою ногу и разуть её, чего я в горячке борьбы не заметил. Пошарив руками в снегу, я нашёл разорванный обуток. Саднила и ныла ободранная ступня. Идти теперь к дальним гольцам нечего и думать. Хорошо, что в рюкзаке нашлись
