числа только по мере надобности. Москва 22 марта 1923 г. 2 часа дня
Проф. Хеншен. Проф. Ад. Штрюмпелль. Проф. Минковски. Проф. Нонне. Проф. Ферстер. Проф. Бумке. Проф. Крамер. Д-р А. Кожевников. Наркомздрав Н. Семашко».
Цит. по:
Около 22 июня начинается новое и последнее обострение болезни, которое продолжалось около месяца. У него было в то время состояние возбуждения, были иногда галлюцинации, он страдал бессонницей, лишился аппетита, ему трудно было спокойно лежать в постели, болела голова, и он только тогда несколько успокаивался, когда его в кресле возили по комнате... Во второй половине июля обострение затихло, здоровье снова стало улучшаться, и уже скоро Владимир Ильич мог выезжать в парк около дома, в котором он жил; восстановился сон, улучшился аппетит, он пополнел, чувствовал себя бодрым, появилось хорошее настроение, и, конечно, первое, чем он заинтересовался, — это снова речевые упражнения. Уход за ним был безукоризненный. Все хозяйственные заботы лежали на его сестре, Марии Ильиничне Ульяновой (неспособность Крупской к ведению домашнего хозяйства была хорошо известна. —
Человек, который своим словом приводил в состояние экстаза массы и убеждал закаленных в дискуссиях борцов и вождей, человек, на слово которого уже так или иначе реагировал весь мир, — этот человек не мог выразить самой простой примитивной мысли, касающейся самых насущных физиологических потребностей. Не мог сказать, но в состоянии был все понять. Это ужасно. На лице его было написано страдание и какой-то стыд, а глаза сияли радостью и благодарностью за каждую мысль, понятую без слов. Этот раздирающий душу благодарный взгляд испытал на себе и я, случайно угадавший одно его желание, которое не поняли окружающие.
Я, например, помню один случай, который развеселил окружающих: несколько санитаров дежурили около него с начала болезни и до конца; это были студенты-медики Московского университета, и среди них один молодой врач. Однажды он приезжает из Москвы, это было днем. Обыкновенно между 4 и 5 часами пили чай. Владимир Ильич сидит в столовой вместе с Надеждой Константиновной. Я часто заходил к ним в эти часы... И вот приезжает молодой санитар. На столе чай, самовар и больше ничего. Владимир Ильич начинает обнаруживать беспокойство, что-то показывает, его не понимают. Санитар подходит и спрашивает: «Может быть, вас повезти в кресле?» Владимир Ильич кивает утвердительно. Садится в кресло, санитар его везет. Владимир Ильич знаками показывает, куда его везти, проезжает коридор, приемную комнату и подъезжает к буфету; показывает на его содержимое, заставляет вынуть все и принести на стол. Владимир Ильич становится веселым, оживленным, поддразнивает Надежду Константиновну за ее недогадливость и угощает всех присутствующих.
Однажды он, указывая на газеты Надежде Константиновне, начал что-то объяснять. Она не поняла, позвала Марию Ильиничну. Ильич терпеливо жестами пояснял нам свое желание: согнул ладонь так, что между большим и указательным пальцами оставалось сантиметра два. Ходил по комнате и пытался подыскать подходящий предмет, который мог бы объяснить нам, что ему требовалось. Он показал на книгу — на одну, на другую. Нами предполагались различные решения, но неверные, потому что Владимир Ильич вначале смеялся, потом досадливо отмахивался и потом совсем махнул на нас рукой. Но предмет был ему, видимо, необходим, и он три дня пытался дать нам понять, что ему нужно. Я предположил, что все это связано с газетами, и на следующий день сделал подборку за месяц. Радостный возглас: «Вот, вот, вот!» Спрашиваю (мелькнула мысль), может, надо сброшюровать в комплект? «Вот, вот, вот!» — подтвердил Владимир Ильич. Доволен, что поняли, наконец. Мария Ильинична — радостная, восклицает: «Ну, Володенька, это я сейчас сделаю!»
В воспоминаниях врача-логопеда С. М. Доброгаева, под руководством которого Н. К. Крупская вела с Лениным занятия чтением со второй половины июля по ноябрь (в маеиюне С. М. Доброгаев вел занятия сам), категорически утверждается, что какой бы то ни было способности к самостоятельному чтению Ленин был лишен: «Остановлюсь, наконец, на том чтении Владимиром Ильичом газет, о котором так много говорилось в ежедневной прессе в последние месяцы его жизни. Не надо думать, что Владимир Ильич сам мог что бы то ни было прочитать в газете. Этого, по болезненному поражению речевых аппаратов в полушариях мозга, не было и быть не могло». С. М. Доброгаев настаивает на том, что ориентировался Ленин в газете исключительно по топографическим признакам печатного листа, по набору и т. д. «Сущность физиологической работы при этом состояла в том, — объясняет Доброгаев, — что газета подвергалась анализаторскому исследованию полушариями мозга не как лексико-графическое явление, а как объект более общего зрительно-анализаторского исследования. Так указывать правильно места печатания различных отделов газеты мог бы и человек неграмотный, но имеющий только общее понятие о составе газетного листа и общих особенностях печатного буквенного набора…»
Живу только тем, что по утрам В. бывает мне рад, берет мою руку, да иногда говорим мы с ним без слов о разных вещах, которым все равно нет названия…
Цит. по:
Вошла я в комнату... Сидит Надежда Константиновна у него на постели и держит его руку...
Только пройдет Мария Ильинична, сделает замечание, что кто-то шумит, что часто звонит телефон, что стучат сапогами и прочее. Обуваю валенки, чтобы неслышно ступать.
Раз, в припадке отчаяния, что не могу догадаться, что он хочет сказать, я малодушно заплакала. Владимир Ильич посмотрел на меня, вынул из кармана носовой платок и подал мне.
Мария Ильинична, как истинная Ульянова, не показывала своего горя. К изумлению ленинского телохранителя Петра Пакална, она ни разу не всхлипнула.
Владимир Ильич твердо знал, что Надежда Константиновна после обеда должна отдыхать в своей комнате; она же, шутя, говорила: «Это время — так называемое я сплю». Как-то приходим мы к Владимиру Ильичу, желая устроить ему ручную ванну. Владимир Ильич указывает осторожно на соседнюю дверь — Надежда Константиновна спит, шуметь нельзя... Приносят воду, наливают в сосуд, приходится двигаться по
